Самой узнаваемой работой Джордж Оруэлла стал роман «1984». В книга показано к чему может привести тоталитаризм. Подобная тема и подача материала хорошо зашла читателям, в результате чего у Оруэлла появились подражатели желающие скопировать стиль. Впрочем, автор еще писал стихи, рецензии и успел повоевать в гражданской испанкской войне. Джордж Оруэлл — цитаты и афоризмы представлены ниже в данной подборке.
Одна из самых ужасных особенностей войны заключается в том, что вся пропаганда войны, все крики, ложь и ненависть неизменно исходят от людей, которые не сражаются.
Люди могут быть счастливы лишь при условии, что они не считают счастье целью жизни.
Люди, которые голосуют за неудачников, воров, предателей и мошенников, не являются их жертвами. Они соучастники.
Нормальный человек власти не желает, следовательно, власть всегда у ненормальных.
Прогресс человечества, возможно, лишь наша иллюзия.
Свобода — это право говорить людям то, чего они не хотят слышать.
Серьезный спорт не имеет ничего общего с честной игрой. Серьезный спорт – это война минус убийство.
Я получил работу, а работа получила меня.
…поскольку лишения явно не были вызваны необходимостью, неизбежно возникала оппозиция.
Я читал вещи, которые хотел читать, из которых извлек больше, чем из того, что разбиралось на школьных уроках.
А замечали вы, как часто палачами служить берут именно недомерков?
Почему презирают сантименты насчет «до войны» ? Всегда, оглянувшись назад, первым делом вспоминаешь какие-то приятные моменты, даже из военных лет. Но тогда, «до войны», у людей впрямь имелось кое-что, чего теперь ни грамма нет. Да просто о будущем не думалось как о неотвратимо нависшем кошмаре. Не то чтобы жизнь была легче. Фактически она была трудней. Люди и вкалывали больше, и жили менее комфортно, под старость совсем худо.
Мозги у Портиуса искрить перестали, наверно, еще в годы Русско-японской войны. И ужас в том, что почти все порядочные люди — все, кого нисколько не тянет расквашивать чьи-то лица, — похожи на него. Люди хорошие, но шестеренки в их головах застопорило. Не могут защититься от подползающей опасности, поскольку попросту не видят ничего, не замечают даже у себя под носом. Им кажется, Англия вечна и несокрушима и ничего на свете, кроме Англии. Не понимают, что это лишь пережиток, островок в стороне, куда пока только случайно бомбы не падают. Ну а та новая порода восточноевропейских, гладко и оптимально наштампованных ребят, у которых лозунги вместо мыслей и разговоры пулями? Уже нацелились сюда, скоро накинутся. И никаких правил для благородных поединков они не признают. А приличный народ парализован. Похоже, поделился мир на спящих мертвым сном порядочных людей и живых, до ужаса энергичных горилл; промежуточных особей как-то не наблюдается.
Особенность тоталитарного государства та, что, контролируя мысль, оно не фиксирует ее на чем-то одном. Выдвигаются догмы, не подлежащие обсуждению, однако изменяемые со дня на день. Догмы нужны, поскольку нужно абсолютное повиновение подданных, однако невозможно обойтись без коррективов, диктуемых потребностями политики власть предержащих. Объявив себя непогрешимым, тоталитарное государство вместе с тем отбрасывает само понятие объективной истины.
Невзрачный на вид лектор оратором оказался хоть куда. Сыпались фразы, громящие Гитлера и нацистов. «Зверские злодеяния… Жуткие вспышки садизма… Резиновые дубинки… Концентрационные лагеря… Произвол… Беззаконие… Гонения на евреев… Вспять, во тьму Средневековья… Европейская цивилизация… Решительно действовать, пока не поздно… Гнев всех порядочных людей… Союз демократических народов… Крепкий заслон… Защита демократии… Демократия… Фашизм… Демократия… Фашизм… Демократия…
Что, собственно, он делает? Вполне умышленно и откровенно разжигает в вас ненависть. Вовсю старается, чтоб ты дико возненавидел каких-то иностранцев под названием «фашисты». Голос шумел и рокотал, будто готов был без устали изливаться еще недели две. Жуткое дело эти живые шарманки, буравящие тебя пропагандой. Прокручивает одно и то же: ненависть, ненависть, ненависть! Сплотимся, друзья, и всеми силами возненавидим! Снова и снова, снова и снова. Ну прямо-таки по мозгам тебе долбит.
Мужские ласки – ползущие по телу тяжелые мужские руки, мясистые мужские губы вплотную к ее собственным… Ужасно, омерзительно! Даже мысленный образ заставлял судорожно ежиться. Тут крылась сокровенная тайна, ее неизлечимое увечье. «Если б только они не приставали!» – думала Дороти, идя уже чуть медленнее. Часто в ней возникала эта мольба «если б они не приставали!». Однако было бы ошибкой полагать, что ей вообще не нравились мужчины. Напротив, они ей нравились гораздо больше женщин. И Варбуртон притягивал ее чисто мужской вольной беспечностью и интеллектуальной широтой – качествами, которыми так редко блистают дамы. Но почему мужчины не умеют не приставать? Почему непременно надо лезть с поцелуями и мучить? В них тогда появляется нечто зловещее, гадкое: словно большой пушистый зверь жмется к вам, слишком нежно ласкаясь и нацеливаясь вмиг вцепиться. Есть еще в хищных мужских ласках предвестие других, жутких, чудовищных вещей («всего этого», по определению Дороти), о чем она и мысли не могла вытерпеть.
Но законы природы неотменимы и для «красной» армии, и для «белой». Вши – это вши, а бомбы — это бомбы, хоть ты и дерешься за самое справедливое дело на свете.
И хотя вряд ли Дороти, потеряв учительское место, вновь обязательно очутится в аду (в крайнем случае, теперь кузен или его доверенные лица совсем без помощи не оставят), но после нагоняя миссис Криви площадь бездомных вдруг значительно приблизилась. «Разнос» заставил во всей глубине понять величайшую современную заповедь, одиннадцатую, стершую все предыдущие — не потеряй работу свою!
Явись вдруг в людях чувство элементарного протеста, никакой войне не продлиться бы дольше трех месяцев. Военным осталось бы только сложить манатки да разойтись по домам. Ну почему я оказался в армии? Почему миллионы других идиотов прямо-таки рвались исполнить свой воинский долг? Отчасти ради лихой молодецкой забавы, отчасти «Англия, моя Англия!», «нигде и никому британцев не сломить!» и прочий хоровой песенный рев. Долго ли он гремел в сердцах? Большинство парней вокруг меня позабыли про все это гораздо раньше, чем мы добрались до Франции. Бойцы в окопах не горели патриотизмом, не пылали ненавистью к кайзеру, не болели душой за маленькую храбрую Бельгию и брюссельских монашек, которых проклятая немчура насилует на столах (почему-то всегда именно «на столах», словно хуже и быть не может).
Сумел бы нищий зарабатывать десяток фунтов в неделю, профессия его сразу вошла бы в ранг уважаемых. Реально глядя, нищий такой же бизнесмен, как остальные деловые люди, с тем же стремлением урвать где можно. Честью своей он поступается не больше основной части современников; он всего лишь ошибся – выбрал промысел, на котором невозможно разбогатеть.
Практически нужды населения всегда недооцениваются, и в результате – хроническая нехватка предметов первой необходимости; но она считается полезной. Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудность повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой.
Называя имена людей, которые поддерживают фашизм или оказали ему свои услуги, поражаешься, как они несхожи. Что за конгломерат! Назовите мне иную политическую платформу, которая сплотила бы таких приверженцев, как Гитлер, Петен, Монтегю Норман, Павелич, Уильям Рэндолф Херст, Стрейчер, Бухман, Эзра Паунд, Хуан Марч, Кокто, Тиссен, отец Кофлин, муфтий Иерусалимский, Арнольд Ланн, Антонеску, Шпенглер, Беверли Николе, леди Хаустон и Маринетти, побудив всех их сесть в одну лодку! Но на самом деле это несложно объяснить. Все они из тех, кому есть что терять, или мечтатели об иерархическом обществе, которые страшатся самой мысли о мире, где люди станут свободны и равны. За всем крикливым пустословием насчет «безбожной» России и вульгарного «материализма», отличающего пролетариат, скрывается очень простое желание людей с деньгами и привилегиями удержать им принадлежащее.
Ясно ведь? Никакой замены вере нет; не годятся ни языческое преклонение перед стихией, ни примитивные штучки пантеистов, ни религия «прогресса» с прозрением сияющих утопий и железобетонных муравейников. Все или ничего. Либо земная жизнь пролог к чему-то Великому и Разумному, либо кошмар темной бессмыслицы.
Бытует ощущение некого качественного различия между нищим и приличным, «работающим» человеком. Нищие – особое племя изгоев подобно ворам и проституткам. Работающий «трудится», а нищий «не трудится», являясь натуральным паразитом. Он, что всем очевидно, «не зарабатывает» свой хлеб, как его «зарабатывает» каменщик или литературный критик; это просто досадный нарост на теле общества, терпимый в силу гуманизма нашей эпохи, но по сути презренный. Тем не менее, взглянув поближе, обнаружишь, что качественной разницы в добывании средств у нищих и огромного числа солидных граждан нет. Говорят – нищие не работают. Но что же тогда работа?
Землекоп работает, махая лопатой; счетовод работает, итожа цифры; нищий работает, стоя во всякую погоду на улице, наживая тромбофлебит, хронический бронхит и т п. Ремесло среди прочих ремесел. Бесполезное? Совершенно. Но и множество очень уважаемых профессий совершенно бесполезны. Как представитель социальной группы нищий часто даже выигрывает в сравнении с иными: он честнее продавцов патентованных снадобий, благороднее владельцев воскресных газет, учтивее торговцев-зазывал – словом, это паразит хотя бы безвредный. От общества он редко берет больше, чем требуется для элементарного выживания, и – что должно его оправдывать согласно принятым этическим воззрениям – сполна, с избытком платит своими муками. Не думаю, что в нищих есть нечто, позволяющее выделять их в отдельный класс людей или дающее большинству сограждан право их презирать.
Конечно, Дороти досталась своя, даже с избытком, доля развязных ухаживаний. Она была в самую меру и миленькой и некрасивой — такой, каких по большей части выбирают скучающие кавалеры. Когда мужчина хочет поразвлечься, обычно он предпочитает девушку не особенно хорошенькую (красотки, полагает он, чересчур избалованы, а потому капризны). Традиционный объект охоты — славные дурнушки.
Впервые я заметил, как меняется в связи с вашим костюмом поведение женщин. Когда рядом проходит человек в мятом вылинявшем пиджаке, их передергивает и они брезгливо отшатываются, как от дохлой кошки. Одежда – мощнейшая вещь. В отрепьях сложно, по крайней мере поначалу, преодолеть ощущение действительной собственной деградации. Такое же чувство позора, неясного и тем не менее весьма чувствительного, испытываешь первой ночью в тюрьме.
Партия велела тебе не верить своим глазам и ушам. И это её окончательный, самый важный приказ. Сердце у него упало при мысли о том, какая огромная сила выстроилась против него, с какой легкостью собьет его в споре любой партийный идеолог – хитрыми доводами, которых он не то что опровергнуть – понять не сможет. И однако, он прав! Они не правы, а прав он. Очевидное, азбучное, верное надо защищать. Прописная истина истинна – и стой на этом! Прочно существует мир, его законы не меняются. Камни – твердые, вода – мокрая, предмет, лишенный опоры, устремляется к центру Земли.
Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность. Я лично участвовал в «сражениях», в которых не было ни одного выстрела и о которых писали, как о героических кровопролитных битвах, и я был в настоящих боях, о которых пресса не сказала ни слова, словно их не было. Я видел бесстрашных солдат, ославленных газетами трусами и предателями, и трусов и предателей, воспетых ими, как герои. Вернувшись в Лондон, я увидел, как интеллектуалы строят на этой лжи мировоззренческие системы и эмоциональные отношения.
Если главная цель в жизни не количество прожитых лет, а честь и достоинство, то какая разница, когда умирать?
Каждое поколение считает себя более умным, чем предыдущее, и более мудрым, чем последующее.
Тоталитарное государство устанавливает неопровержимые догмы и меняет их со дня на день.
Озлобленный атеист не столько не верит в Бога, сколько испытывает к нему неприязнь.
Политический язык нужен для того, чтобы ложь звучала правдиво, чтобы убийство выглядело респектабельным и чтобы воздух можно было схватить руками.
Мы живём в мире, где убить отдельного человека нельзя, а сбросить тысячу тонн взрывчатки на жилой квартал — вполне нормально. Иногда мне кажется, что наша планета — сумасшедший дом, куда отправляют больных с других планет.
Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется каким-то дефектом зрения.
Худшая реклама социализма (как и христианства) — его приверженцы.
Мы опустились так низко, что проговаривать очевидные вещи теперь — первая обязанность всякого умного человека.
Политический язык — и это относится ко всем политическим партиям, от консерваторов до анархистов, — предназначен для того, чтобы ложь выглядела правдой, убийство — достойным делом, а пустословие звучало солидно.
Иногда иду по улице и ловлю себя на том, что присматриваюсь к окнам, выбирая хорошее место для пулеметного гнезда.
Жизнь может дать только одно облегчение — кишечника.
Самый быстрый способ закончить войну — это потерпеть поражение.
В пятьдесят лет каждый из нас имеет такое лицо, какого заслуживает.
Литература, имеющая хоть какую-то ценность, возможна лишь при условии, что пишущий ощущает истинность того, что он пишет.
Лучшие книги говорят то, что известно и без них.
Великий враг чистого языка — неискренность. Когда есть разрыв между вашими истинными целями и провозглашаемыми, вы, так сказать, инстинктивно прибегаете к длинным словам и затрепанным идиомам, как каракатица, выпускающая чернила.
Власть не средство, а цель. Диктатуру не устанавливают, чтобы защитить завоевания революции. Наоборот, революции устраивают, чтобы установить диктатуру.
По моему мнению, ничто так не исказило первоначальную идею социализма, как вера в то, что Россия — социалистическая страна и всем действиям ее властей надо если не подражать, то находить оправдание.
С 1930 года я не видел почти никаких признаков того, то СССР движется к социализму в истинном смысле этого слова. Напротив, по всем приметам он превращался в иерархическое общество, где у правителей так же мало оснований отказаться от власти, как у любого другого правящего класса.
Правда состоит в том, что для многих людей, именующих себя социалистами, революция не означает движения масс, с которыми они надеются связать себя; она означает комплект реформ, которые «мы», умные, собираемся навязать «им», существам низшего порядка.
Патриотизм по природе своей не агрессивен ни в военном, ни в культурном отношении. Национализм же неотделим от стремления к власти.
Я никогда не был в России, и все мои знания о ней ограничиваются тем, что я прочел в книгах и газетах. И будь у меня такая возможность, я все равно не захотел бы вмешиваться во внутренние советские дела: я не стал бы осуждать Сталина и его соратников только за их недемократические и варварские метод. Вполне возможно, что при том положении, в каком находится страна, они не могли вести себя иначе, даже имея самые лучшие намерения.
Большинство революционеров — потенциальные консерваторы.
Бывают ситуации, когда «неверные» убеждения более искренние, чем «верные».
Самый характерный звук зимой во время войны — музыкальный звон капель, падающих на плоскую каску.
Автобиографии можно верить, только если в ней раскрывается нечто постыдное.
В девяти случаях из десяти революционер — это скалолаз с бомбой в кармане.
Всякого националиста преследует мысль, что прошлое можно — и должно — изменить.
Если свобода вообще что-то значит, то это право говорить другим то, чего они не хотят слышать.
Бесполезно быть «антифашистом», пытаясь в то же самое время сохранить капитализм. В конце концов, фашизм всего лишь результат развития капитализма, и самая умеренная так называемая «демократия» готова превратиться в фашизм.
Еще смолоду я убедился, что нет события, о котором правдиво рассказала бы газета, но лишь в Испании я впервые наблюдал, как газеты умудряются освещать происходящее так, что их описания не имеют к фактам ни малейшего касательства.
Есть все основания предполагать, что чрезмерная любовь к животным идет рука об руку с жестокостью по отношению к человеку.
Судейская система У По Кина была проста. Ни за какие дары он не стал бы выносить беззаконный приговор, ибо знал – рано или поздно продажный судья попадется. Его мудрый, надежный метод состоял в том, чтобы, приняв взятки обеих спорящих сторон, решать дело строжайше по закону. Это, кстати, весьма укрепляло служебную репутацию. А в части доходов, помимо взяток от клиентов, он учредил некую твердую личную дань с подведомственных деревень; неплательщики карались нашествием бандитских шаек, либо арестами старейшин по сфабрикованным обвинениям, либо иными бедами, которые кончались лишь при полном расчете. Судье также выплачивалась доля от грабежей в его районе.
… правительство возвысило местечко до ранга окружного центра и очага прогресса, что выразилось учреждением судебно-полицейских контор с целой армией очень жирных, но вечно голодных служителей закона, устройством школы, больницы и, разумеется, возведением очередной из тех внушительных, вместительных тюрем, которыми англичане застроили всю землю от Гибралтара до Гонконга…
ВОЙНА – ЭТО МИР СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ – СИЛА
Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует.
Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.
Если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, – это пострашнее, чем пытка или смерть.
«Кто управляет прошлым, – гласит партийный лозунг, – тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым».
Умный тот, кто нарушает правила и все-таки остается жив.
Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.
Последствия любого поступка содержатся в самом поступке.
Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен.
Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.
Массы никогда не восстают сами по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать.
Я понимаю КАК; не понимаю ЗАЧЕМ.
Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании.
В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять. Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг. Непонятливость спасает их от безумия. Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.
Ему пришло в голову, что в критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом.
Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен.
Правоверность – состояние бессознательное.
Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают.
Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно.
Историю, как старый пергамент, выскабливали начисто и писали заново – столько раз, сколько нужно. И не было никакого способа доказать потом подделку.
Умереть, ненавидя их, – это и есть свобода.
И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой.
Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль.
Здравый рассудок – понятие не статистическое.
Мыслепреступление не влечет за собой смерть: мыслепреступление ЕСТЬ смерть.
Твой злейший враг, подумал он, – это твоя нервная система. В любую минуту внутреннее напряжение может выразиться в каком-то видимом симптоме.
Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль. От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!
Цель высших – остаться там, где они есть. Цель средних – поменяться местами с высшими, цель низших – когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее. Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его – удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для потребления.
Твой злейший враг, подумал он, – это твоя нервная система.
На поле боя, в камере пыток, на тонущем корабле то, за что ты бился, всегда забывается – тело твое разрастается и заполняет вселенную, и, даже когда ты не парализован страхом и не кричишь от боли, жизнь – это ежеминутная борьба с голодом или холодом, с бессонницей, изжогой и зубной болью.
В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве.
Конец уже содержится в начале.
Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.
Нет ничего твоего, кроме нескольких кубических сантиментов в черепе.
Всегда ори с толпой – мое правило. Только так ты в безопасности.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее.
Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит – пусть это ничего не дает, – ты все равно их победил.
Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль. От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!
Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее.
Привычка не показывать своих чувств въелась настолько, что стала инстинктом.
Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно.
Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают.
Покуда человек остается человеком, смерть и жизнь – одно и то же.
Беседуя с ней, он понял, до чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях. В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять. Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг.
Непонятливость спасает их от безумия. Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы.
Сегодня есть страх, ненависть и боль, но нет достоинства чувств, нет ни глубокого, ни сложного горя.
Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это – поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами – просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?
Человеку свойственно жить мгновением, он согласится продлить жизнь хоть на десять минут, даже зная наверняка, что в конце его ждет пытка.
Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит – пусть это ничего не дает, – ты все равно их победил.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.
Твой злейший враг, подумал он, – это твоя нервная система.
Мы встретимся там, где нет темноты.
Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она правила так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править.
В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве.
Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь
Под развесистым каштаном Продали средь бела дня — Я тебя, а ты меня…
Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен.
Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать.
Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру.
Когда не можешь обратиться к посторонним свидетельствам, теряют четкость даже очертания собственной жизни.
Конечно, тело старится, и все для него становится не так, но, если тошно тебе от неудобного, грязного, скудного житья, от нескончаемых зим, заскорузлых носков, вечно неисправных лифтов, от ледяной воды, шершавого мыла, от сигареты, распадающейся в пальцах, от странного и мерзкого вкуса пищи, не означает ли это, что такой уклад жизни ненормален?
Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
Только потому, что действие предпочитаю бездействию. В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других – вот и все.
Последствия любого поступка содержатся в самом поступке.
Если человеческое равенство надо навсегда сделать невозможным, если высшие, как мы их называем, хотят сохранить свое место навеки, тогда господствующим душевным состоянием должно быть управляемое безумие.
Власть – не средство; она – цель.
Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
Массы никогда не восстают сами по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать.
Давно уж нет мечтаний, сердцу милых. Они прошли, как первый день весны. Но позабыть я и теперь не в силах Тем голосом навеянные сны!
Это был толстый, но деятельный человек, ошеломляюще глупый – сгусток слабоумного энтузиазма, один из тех преданных, невопрошающих работяг, которые подпирали собой партию надежнее, чем полиция мыслей.
Секрет владычества в том, чтобы вера в свою непогрешимость сочеталась с умением учиться на прошлых ошибках.
Каких взглядов придерживаются массы и каких не придерживаются – безразлично. Им можно предоставить интеллектуальную свободу, потому что интеллекта у них нет.
Задача состояла в том, чтобы промышленность работала на полных оборотах, не увеличивая количество материальных ценностей в мире. Товары надо производить, но не надо распределять. На практике единственный путь к этому – непрерывная война.
Власть – не средство; она – цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий – репрессии. Цель пытки – пытка. Цель власти – власть.
Последствия любого поступка содержатся в самом поступке.
Если и прошлое и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять – тогда что?
Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.
Став всеобщим, богатство перестает порождать различия.
Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия – блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом. И даже слово «двоемыслие» не поймешь, не прибегнув к двоемыслию.
Самым симпатичным в этой штуке была ее бесполезность.
В подвешенном состоянии день за днем, из недели в неделю тянуть настоящее без будущего велел им непобедимый инстинкт – так легкие всегда делают следующий вдох, покуда есть воздух.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы. Цель высших – остаться там, где они есть. Цель средних – поменяться местами с высшими, цель низших – когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны.
В любом случае неположенное выражение лица (например, недоверчивое, когда объявляют о победе) – уже наказуемое преступление. На новоязе даже есть слово для него: лицепреступление.
Нынешний враг всегда воплощал в себе абсолютное зло, а значит, ни в прошлом, ни в будущем соглашение с ним немыслимо.
Умный тот, кто нарушает правила и все-таки остается жив.
И где-то, непонятно где, анонимно, существовал руководящий мозг, чертивший политическую линию, в соответствии с которой одну часть прошлого надо было сохранить, другую фальсифицировать, а третью уничтожить без остатка.
Историю, как старый пергамент, выскабливали начисто и писали заново – столько раз, сколько нужно.
Неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов.
Откуда взяться лозунгу «Свобода – это рабство», если упразднено само понятие свободы?
Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.
Твой злейший враг, подумал он, – это твоя нервная система. В любую минуту внутреннее напряжение может выразиться в каком-то видимом симптоме.
Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
В философии, в религии, в этике, в политике дважды два может равняться пяти, но, если вы конструируете пушку или самолет, дважды два должно быть четыре.
От слов «Я вас люблю» нахлынуло желание продлить себе жизнь, и теперь даже маленький риск казался глупостью.
Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
Как обратишься к будущему, если следа твоего и даже безымянного слова на земле не сохранится?
Прошлое умерло, будущее нельзя вообразить.
В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других – вот и все.
Правоверность – состояние бессознательное.
Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее.
Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании.
Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен.
Конечно, тело старится, и все для него становится не так, но, если тошно тебе от неудобного, грязного, скудного житья, от нескончаемых зим, заскорузлых носков, вечно неисправных лифтов, от ледяной воды, шершавого мыла, от сигареты, распадающейся в пальцах, от странного и мерзкого вкуса пищи, не означает ли это, что такой уклад жизни ненормален? Если он кажется непереносимым – неужели это родовая память нашептывает тебе, что когда-то жили иначе?
Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно, опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным, необходимым условием выживания.
ВОЙНА – ЭТО МИР По слухам, министерство правды заключало в себе три тысячи кабинетов над поверхностью земли и соответствующую корневую систему в недрах. В разных концах Лондона стояли лишь три еще здания подобного вида и размеров. Они настолько возвышались над городом, что с крыши жилого дома «Победа» можно было видеть все четыре разом. В них помещались четыре министерства, весь государственный аппарат: министерство правды, ведавшее информацией, образованием, досугом и искусствами; министерство мира, ведавшее войной; министерство любви, ведавшее охраной порядка, и министерство изобилия, отвечавшее за экономику. На новоязе: миниправ, минимир, минилюб и минизо.
В один прекрасный день, внезапно решил Уинстон, Сайма распылят. Слишком умен. Слишком глубоко смотрит и слишком ясно выражается. Партия таких не любит. Однажды он исчезнет. У него это на лице написано.
Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой.
Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Впервые он осознал, что, если хочешь сохранить секрет, надо скрывать его и от себя.
Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно, опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным, необходимым условием выживания.
Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует.
Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.
И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой. «Кто управляет прошлым, – гласит партийный лозунг, – тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым».
Пусть говорят мне: время все излечит, Пусть говорят: страдания забудь. Но музыка давно забытой речи Мне и сегодня разрывает грудь!
Если есть надежда (писал Уинстон), то она в пролах.
Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании.
Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от нее отказаться. Власть – не средство; она – цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий – репрессии. Цель пытки – пытка. Цель власти – власть.
С каждым годом все меньше и меньше слов, все уже и уже границы мысли.
С будущим как общаться? Это по самой сути невозможно. Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Уинстона ничего ему не скажут.
Твой злейший враг, подумал он, – это твоя нервная система.
Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой.
Беседуя с ней, он понял, до чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях.
Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее. Поэтому документами можно было подтвердить верность любого предсказания партии; ни единого известия, ни единого мнения, противоречащего нуждам дня, не существовало в записях. Историю, как старый пергамент, выскабливали начисто и писали заново – столько раз, сколько нужно. И не было никакого способа доказать потом подделку.
Атмосфера мышления станет иной. Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее. Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его – удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для потребления.
Задача состояла в том, чтобы промышленность работала на полных оборотах, не увеличивая количество материальных ценностей в мире. Товары надо производить, но не надо распределять. На практике единственный путь к этому – непрерывная война.
Здравый рассудок – понятие не статистическое.
Глупость была так же необходима, как ум, и так же трудно давалась.
Известно только одно: каждый квартал на бумаге производят астрономическое количество обуви, между тем как половина населения Океании ходит босиком.
Достоверно одно: смерть не приходит тогда, когда ее ждешь.
Это был один из тех снов, когда в ландшафте, характерном для сновидения, продолжается дневная работа мысли: тебе открываются идеи и факты, которые и по пробуждении остаются новыми и значительными.
Войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны – не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй.
Им можно предоставить интеллектуальную свободу, потому что интеллекта у них нет.
Братство нельзя истребить потому, что оно не организация в обычном смысле. Оно не скреплено ничем, кроме идеи, идея же неистребима.
Мы встретимся там, где нет темноты.
В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять.
Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.
Признание не предательство. Что ты сказал или не сказал – не важно, важно только чувство. Если меня заставят разлюбить тебя – вот будет настоящее предательство.
Трагедия, открылось ему, – достояние старых времен, времен, когда еще существовало личное, существовали любовь и дружба, и люди в семье стояли друг за друга, не нуждаясь для этого в доводах.
Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой.
Массы никогда не восстают сами по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать.
Если человеческое равенство надо навсегда сделать невозможным, если высшие, как мы их называем, хотят сохранить свое место навеки, тогда господствующим душевным состоянием должно быть управляемое безумие.
Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений.
Министерство мира занимается войной, министерство правды – ложью, министерство любви – пытками, министерство изобилия морит голодом.
Прошлое умерло, будущее нельзя вообразить.
Сегодня есть страх, ненависть и боль, но нет достоинства чувств, нет ни глубокого, ни сложного горя.
Это немного пугало, как возня тигрят, которые скоро вырастут в людоедов.
Неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов. Каждое необходимое понятие будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты.
Ум его забрел в лабиринты двоемыслия. Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия – блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом. И даже слово «двоемыслие» не поймешь, не прибегнув к двоемыслию.
Заповедь старых деспотий начиналась словами: «Не смей». Заповедь тоталитарных: «Ты должен». Наша заповедь: «Ты есть».
Они подобны муравью, который видит мелкое и не видит большого.
Партия стремится к власти исключительно ради нее самой. Нас не занимает чужое благо, нас занимает только власть. Ни богатство, ни роскошь, ни долгая жизнь, ни счастье – только власть, чистая власть.
В завоевание мира больше всех верят те, кто знает, что оно невозможно.
Прежде, подумал он, мужчина смотрел на женское тело, видел, что оно желанно, и дело с концом. А нынче не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств, все смешаны со страхом и ненавистью. Их любовные объятия были боем, а завершение – победой. Это был удар по партии. Это был политический акт.
Между ними протянулась ниточка понимания, а это важнее дружеских чувств или соучастия.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы. Цель высших – остаться там, где они есть. Цель средних – поменяться местами с высшими, цель низших – когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны.
Здравый рассудок – понятие не статистическое.
Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.
Может быть, людям только тогда и есть о чем петь, когда они на грани голода.
Став всеобщим, богатство перестает порождать различия.
Если человек не страдает, как вы можете быть уверены, что он исполняет вашу волю, а не свою собственную?
И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой.
Став всеобщим, богатство перестает порождать различия.
Ибо если обеспеченностью и досугом смогут наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его.
Неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов. Каждое необходимое понятие будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты.
Это окупается, сказала она, – маскировка. Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.
Последствия любого поступка содержатся в самом поступке.
У партии две цели: завоевать весь земной шар и навсегда уничтожить возможность независимой мысли. Поэтому она озабочена двумя проблемами. Первая – как вопреки желанию человека узнать, что он думает, и вторая – как за несколько секунд, без предупреждения, убить несколько сот миллионов человек.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда.
Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она правила так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править. Причины эти не изолированные; обычно в той или иной степени сказываются все четыре. Правящий класс, который сможет предохраниться от них, удержит власть навсегда. В конечном счете решающим фактором является психическое состояние самого правящего класса.
Неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли?
Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее.
Ему пришло в голову, что в критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее.
Ему пришло в голову, что самое характерное в нынешней жизни – не жестокость ее и не шаткость, а просто убожество, тусклость, апатия.
Но хотя война нереальна, она не бессмысленна. Она пожирает излишки благ и позволяет поддерживать особую душевную атмосферу, в которой нуждается иерархическое общество.
Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим, и невзгоды Уинстона ничего ему не скажут.
Массы никогда не восстают сами по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать.
Но если цель – не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая в конце концов разница? Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
Никогда не возвращайся тем же путем, каким приехал.
Недееспособное государство раньше или позже будет побеждено, а дееспособность не может опираться на иллюзии.
В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве.
Но если цель – не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая в конце концов разница?
Все расплывается в тумане. Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой.
В подвешенном состоянии, день за днем, из недели в неделю тянуть настоящее без будущего велел им непобедимый инстинкт – так легкие всегда делают следующий вдох, покуда есть воздух.
Как обратишься к будущему, если следа твоего и даже безымянного слова на земле не сохранится?
И яснее, чем прежде, он понял, ее ненавидит. За то, что молодая, красивая и бесполая; за то, что он хочет с ней спать и никогда этого не добьется; за то, что на нежной тонкой талии, будто созданной для того, чтобы ее обнимали, – не его рука, а этот алый кушак, воинственный символ непорочности.
Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от нее отказаться. Власть – не средство; она – цель.
Стало обычным делом, что тридцатилетние люди боятся своих детей. И не зря: не проходило недели, чтобы в «Таймс» не мелькнула заметка о том, как юный соглядатай – «маленький герой», по принятому выражению, – подслушал нехорошую фразу и донес на родителей в полицию мыслей.
Бывало это всегда по ночам – арестовывали по ночам. Внезапно будят, грубая рука трясет тебя за плечо, светят в глаза, кровать окружили суровые лица. Как правило, суда не бывало, об аресте нигде не сообщалось. Люди просто исчезали, и всегда – ночью. Твое имя вынуто из списков, все упоминания о том, что ты делал, стерты, факт твоего существования отрицается и будет забыт. Ты отменен, уничтожен: как принято говорить, распылен.
Трудовая оргия выпила из него кровь и лимфу, оставила только хрупкое сооружение из нервов, костей и кожи.
Войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны – не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй.
Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее.
Ему пришло в голову, что в критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом.
Цель репрессий – репрессии. Цель пытки – пытка. Цель власти – власть.
Когда не можешь обратиться к посторонним свидетельствам, теряют четкость даже очертания собственной жизни. Ты помнишь великие события, но возможно, что их и не было; помнишь подробности происшествия, но не можешь ощутить его атмосферу; а есть и пустые промежутки, долгие и не отмеченные вообще ничем.
Уинстон опустил руки и сделал медленный, глубокий вдох. Ум его забрел в лабиринты двоемыслия. Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия – блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом. И даже слово «двоемыслие» не поймешь, не прибегнув к двоемыслию.
Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от нее отказаться. Власть – не средство; она – цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий – репрессии. Цель пытки – пытка. Цель власти – власть. Теперь вы меня немного понимаете?
Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия – блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом.
Партийный идеал – это нечто исполинское, грозное, сверкающее: мир стали и бетона, чудовищных машин и жуткого оружия, страна воинов и фанатиков, которые шагают в едином строю, думают одну мысль, кричат один лозунг, неустанно трудятся, сражаются, торжествуют, карают – триста миллионов человек – и все на одно лицо.
От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!
Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно.
Вне человеческого сознания ничего не существует.
Если он кажется непереносимым – неужели это родовая память нашептывает тебе, что когда-то жили иначе?
Ужасную штуку сделала партия: убедила тебя, что сами по себе чувство, порыв ничего не значат, и в то же время отняла у тебя всякую власть над миром материальным.
Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне.
Из трех групп только низшим никогда не удается достичь своих целей, даже на время.
Своего рода предисловие к любви – сказать для начала самое худшее.
В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов.
Статистика в первоначальном виде – такая же фантазия, как и в исправленном.
В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других – вот и все.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы. Цель высших – остаться там, где они есть. Цель средних – поменяться местами с высшими, цель низших – когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны. Таким образом, на протяжении всей истории вновь и вновь вспыхивает борьба, в общих чертах всегда одинаковая.
Любопытно: он не только потерял способность выражать свои мысли, но даже забыл, что ему хотелось сказать.
Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она правила так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править.
Это причудливое сцепление противоположностей – знания с невежеством, циничности с фанатизмом – одна из отличительных особенностей нашего общества.
Вы, вероятно, полагаете, что главная наша работа – придумывать новые слова. Ничуть не бывало. Мы уничтожаем слова – десятками, сотнями ежедневно. Если угодно, оставляем от языка скелет. В две тысячи пятидесятом году ни одно слово, включенное в одиннадцатое издание, не будет устаревшим.
Действительность существует в человеческом сознании и больше нигде.
Статистика в первоначальном виде – такая же фантазия, как и в исправленном. Чаще всего требуется, чтобы ты высасывал ее из пальца.
Из своего окна Уинстон мог прочесть на белом фасаде написанные элегантным шрифтом три партийных лозунга: ВОЙНА – ЭТО МИР СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ – СИЛА.
Беседуя с ней, он понял, до чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях.
Можно, конечно, вообразить общество, где блага, в смысле личной собственности и удовольствий, будут распределены поровну, а власть останется у маленькой привилегированной касты. Но на деле такое общество не может долго быть устойчивым. Ибо если обеспеченностью и досугом смогут наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его. В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве.
Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру.
Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь.
Они рождаются, растут в грязи, в двенадцать лет начинают работать, переживают короткий период физического расцвета и сексуальности, в двадцать лет женятся, в тридцать уже немолоды, к шестидесяти обычно умирают. Тяжелый физический труд, заботы о доме и детях, мелкие свары с соседями, кино, футбол, пиво и, главное, азартные игры – вот и все, что вмещается в их кругозор. Управлять ими несложно.
Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений.
Непонятливость спасает их от безумия.
– Ты бунтовщица только ниже пояса, – сказал он.
Всегда ли так неприятно было твоему желудку и коже, всегда ли было это ощущение, что ты обкраден, обделен?