Книга Жажда жизни посвящена талантливому нидерландскому художнику Винсенту ван Гогу. Автор пытался максимально реалистично пересказать биографию Винсента, используя его переписку с братом и пользуясь сведениями полученными от жены художника. Но не обошлось и без выдуманных диалогов. Книга Жажда Жизни — цитаты и афоризмы в данной подборке.
Отец Милле был прав. «Я скорее предпочел бы вовсе ничего не делать, чем выразить себя слабо».
Как это сказал Монтичелли? «Мы должны трудиться, не щадя сил десять лет для того, чтобы в конце концов написать два или три настоящих портрета».
Верьте в себя и не робейте.
— … капитал должен давать прибыль, иначе он утечет в другое место.
Кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
Иногда человек должен быть глупцом в начале, чтобы стать мудрым в конце.
Если ты стремишься к творчеству, обращайся к жизни. Не трать время на подражание.
Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи.
В жизни каждого человека наступает время, когда он должен стряхнуть, сбросить с себя страдание, словно забрызганный грязью плащ.
— Ведь деньги делают человека зверем, не так ли?
— Да, равно как и отсутствие денег.
Все художники сумасшедшие. Это самое лучшее, что в них есть. Я это очень ценю. Порой мне самому хочется быть сумасшедшим. «Ни одна благоразумная душа не лишена доли сумасшествия». Знаете, кто это сказал? Аристотель — вот кто.
И почему это люди, у которых есть средства, чтобы покупать картины, терпеть не могут ничего подлинно художественного? Или именно деньги сделали их тупыми? Почему же у бедняков, умеющих по-настоящему ценить искусство, нет ни фартинга за душой, чтобы украсить свое жилье гравюрой?
Ни в чём нельзя быть уверенным твёрдо… Можно лишь найти в себе мужество и силы делать то, что вы считаете правильным. Может статься, что вы и ошибались, но по крайней мере вы сделали, что хотели, а это самое главное.
А вы не слыхали анекдот о Рубенсе? Он был голландским послом в Испании и имел обыкновение проводить время после полудня в королевском саду за мольбертом. Идёт однажды по саду разодетый в пух и прах придворный и говорит: «Я вижу, что наш дипломат иногда балуется живописью». А Рубенс ему в ответ: «Нет, это живописец иногда балуется дипломатией!»
Как это сказал Монтичелли? «Мы должны трудиться, не щадя сил десять лет для того, чтобы в конце концов написать два или три настоящих портрета».
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Не писать Рембрандт не мог. Хорошо он писал или плохо — не важно, но только Живопись делала его человеком. Искусство тем и дорого, Винсент, что оно даёт художнику возможность выразить себя. Рембрандт сделал то, что считал целью своей жизни, и в этом его оправдание. Даже если бы его искусство ничего не стоило, то и тогда он прожил бы свою жизнь в тысячу раз плодотворнее, чем если бы подавил свой порыв и стал богатейшим купцом Амстердама.
Нормальным Вы никогда и не были… И знаете, нет художника, который был бы нормален: тот, кто нормален не может быть художником. Нормальные люди произведений искусства не создают. Они едят, спят, исполняют обычную, повседневную работу и умирают. У Вас гипертрофированная чувствительность к жизни и природе; вот почему Вы способны быть их толкователями для остальных людей. Но если вы не будете беречь себя, эта гипертрофия чувствительности Вас погубит. В конце концов она достигает такого напряжения, что влечёт за собой смерть.
И внезапно Винсент понял нечто такое, что он, по существу, знал уже давным—давно. Все эти разговоры о боге – детская увертка, заведомая ложь, которой в отчаянии и страхе утешает себя смертный, одиноко блуждая во мраке этой холодной вечной ночи. Бога нет. Ведь это проще простого. Бога нет, есть только хаос, нелепый и жестокий, мучительный, слепой, беспросветный, извечный хаос.
С тех пор как он покинул общество нормальных, здравомыслящих людей, прошла целая вечность — теперь нормальными людьми были для него его товарищи по палате.
Я должен, Тео, идти дальше по той дорожке, которую выбрал. Если я брошу искать, брошу учиться, махну на это рукой – вот тогда я действительно пропал.
На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец. Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
Тот, кто знает только свое ремесло и ничего больше, способен быть лишь очень поверхностным художником.
Работай, Винсент, работай; только так и создаются великие произведения.
Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам.
Порой люди бывают чуткими и благородными, а порой, наоборот, – слепыми и злобными.
Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви.
Одни нищие духом приемлют нищету на этом свете ради надежды на загробное блаженство.
Правят ли нами короли или министры, мы, бедные люди, живем по-прежнему, ничуть не лучше.
Иногда человек должен быть глупцом в начале, чтобы стать мудрым в конце.
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто преброситься словечком хотя бы о погоде?
Нормальным Вы никогда и не были… И знаете, нет художника, который был бы нормален: тот, кто нормален не может быть художником. Нормальные люди произведений искусства не создают. Они едят, спят, исполняют обычную, повседневную работу и умирают. У Вас гипертрофированная чувствительность к жизни и природе; вот почему Вы способны быть их толкователями для остальных людей. Но если вы не будете беречь себя, эта гипертрофия чувствительности Вас погубит. В конце концов она достигает такого напряжения, что влечёт за собой смерть.
Человек с обыкновенным мозгом мыслит дуалистически: свет и мрак, сладкое и горькое, добро и зло. А в природе такого дуализма не существует. В мире нет ни зла, ни добра, а только бытие и деяние. Когда мы описываем действие, мы описываем жизнь; когда мы даем этому действию имя – например, разврат или непристойность, – мы вступаем в область субъективных предубеждений.
Счастье — удел коров и коммерсантов. Художник рождается в муках: если ты голоден, унижен, несчастен — благодари Бога! Значит он тебя не оставил!
Я знал, что моя любовь убита. Но после смерти наступает воскресение. Мое воскресение — это ты.
Любовь — главное в жизни, только в любви человек может почувствовать счастье бытия.
Кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
— Нищета губит человека. — Да, она губит слабых. А сильных — никогда! Если вас погубит бедность, значит, вы слабый человек, туда вам и дорога.
Не писать Рембрандт не мог. Хорошо он писал или плохо — не важно, но только Живопись делала его человеком. Искусство тем и дорого, Винсент, что оно даёт художнику возможность выразить себя. Рембрандт сделал то, что считал целью своей жизни, и в этом его оправдание. Даже если бы его искусство ничего не стоило, то и тогда он прожил бы свою жизнь в тысячу раз плодотворнее, чем если бы подавил свой порыв и стал богатейшим купцом Амстердама.
Верьте в себя и не робейте.
— Не надо любить его, Урсула! Я не позволю. Вы будете моей женой. Иначе мне конец. Я не отступлюсь, пока вы не забудете его и не выйдете за меня замуж!
— Замуж за вас? Разве я обязана выходить за каждого, кто в меня влюбится?
Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви.
С тех пор как он покинул общество нормальных, здравомыслящих людей, прошла целая вечность — теперь нормальными людьми были для него его товарищи по палате.
Любовь — главное в жизни, только в любви человек может почувствовать счастье бытия.
Человек с обыкновенным мозгом мыслит дуалистически: свет и мрак, сладкое и горькое, добро и зло. А в природе такого дуализма не существует. В мире нет ни зла, ни добра, а только бытие и деяние. Когда мы описываем действие, мы описываем жизнь; когда мы даем этому действию имя – например, разврат или непристойность, – мы вступаем в область субъективных предубеждений.
Тот, кто знает только свое ремесло и ничего больше, способен быть лишь очень поверхностным художником.
Отец Милле был прав. «Я скорее предпочел бы вовсе ничего не делать, чем выразить себя слабо».
Я буду художником! Непременно буду художником. Я не могу не быть им. Вот почему раньше у меня ничего не выходило – я был не на своем месте. А теперь я нашел дело, которое мне никогда не изменит.
Нужно испортить по крайней мере десяток набросков, прежде чем ты научишься правильно держать кисть.
Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто преброситься словечком хотя бы о погоде?
Я знал, что моя любовь убита. Но после смерти наступает воскресение. Мое воскресение — это ты.
Правят ли нами короли или министры, мы, бедные люди, живем по-прежнему, ничуть не лучше.
В искусстве нет и не может быть моральных критериев. Искусство аморально, как аморальна и жизнь.
Счастье — удел коров и коммерсантов. Художник рождается в муках: если ты голоден, унижен, несчастен — благодари Бога! Значит он тебя не оставил!
Счастье — удел коров и коммерсантов. Художник рождается в муках: если ты голоден, унижен, несчастен — благодари Бога! Значит он тебя не оставил!
Работай, Винсент, работай; только так и создаются великие произведения.
Порой люди бывают чуткими и благородными, а порой, наоборот, – слепыми и злобными.
Необходимо поспать с женщиной, чтобы понять ее до конца.
Одни нищие духом приемлют нищету на этом свете ради надежды на загробное блаженство.
— Ну вот! — воскликнула она не без гордости — Кажется, я выбрала картины на совесть!
— Если бы вы закрыли глаза и наугад ткнули пальцем, — сказал Винсент, — вы бы и то не выбрали хуже.
— Нищета губит человека.
— Да, она губит слабых. А сильных — никогда! Если вас погубит бедность, значит, вы слабый человек, туда вам и дорога.
А вы не слыхали анекдот о Рубенсе? Он был голландским послом в Испании и имел обыкновение проводить время после полудня в королевском саду за мольбертом. Идёт однажды по саду разодетый в пух и прах придворный и говорит: «Я вижу, что наш дипломат иногда балуется живописью». А Рубенс ему в ответ: «Нет, это живописец иногда балуется дипломатией!»
И почему это люди, у которых есть средства, чтобы покупать картины, терпеть не могут ничего подлинно художественного? Или именно деньги сделали их тупыми? Почему же у бедняков, умеющих по-настоящему ценить искусство, нет ни фартинга за душой, чтобы украсить свое жилье гравюрой?
Ни в чём нельзя быть уверенным твёрдо… Можно лишь найти в себе мужество и силы делать то, что вы считаете правильным. Может статься, что вы и ошибались, но по крайней мере вы сделали, что хотели, а это самое главное.
Если ты стремишься к творчеству, обращайся к жизни. Не трать время на подражание.
Все художники сумасшедшие. Это самое лучшее, что в них есть. Я это очень ценю. Порой мне самому хочется быть сумасшедшим. «Ни одна благоразумная душа не лишена доли сумасшествия». Знаете, кто это сказал? Аристотель — вот кто.
В жизни каждого человека наступает время, когда он должен стряхнуть, сбросить с себя страдание, словно забрызганный грязью плащ.
— Ведь деньги делают человека зверем, не так ли? — Да, равно как и отсутствие денег.
Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи.
Дети, как животные — видят душу по глазам.
Жизнь ломает даже сильных.
Я считаю, что мир гораздо шире, чем позволено видеть смертному. Я убежден, что если присмотреться, то во Вселенной можно найти больше чудес, чем кто-либо мог мечтать.
И внезапно Винсент понял нечто такое, что он, по существу, знал уже давным—давно. Все эти разговоры о боге – детская увертка, заведомая ложь, которой в отчаянии и страхе утешает себя смертный, одиноко блуждая во мраке этой холодной вечной ночи. Бога нет. Ведь это проще простого. Бога нет, есть только хаос, нелепый и жестокий, мучительный, слепой, беспросветный, извечный хаос.
Любая женщина в любом возрасте, если она любит и если в ней есть доброта, может дать мужчине если уж не бесконечность мгновения, то мгновение бесконечности.
— Подъем, подъем. Проснись и пой. Завтрак уже подан во дворике. [Доктор открыл окно] Ух ты, вот это утро. Пойдемте, пойдемте. И у Эми есть небольшой сюрприз для вас. [Винсент выглядывает из окна. Эми сидит за столом, повсюду подсолнухи] — Я решила добавить ярких красок в благодарность за мое недавнее спасение. И думала, что вам может понравиться. Ну, знаете, может, как-нибудь нарисуете их? Как вам мысль? — Да, это не мои любимые цветы. — Это вам-то не нравятся подсолнухи? — Не то чтобы не нравятся. Я нахожу их неоднозначными. Постоянно где-то между жизнью и смертью. Похожи на людей, когда поворачиваются к Солнцу. Не по себе как-то. Но знаете, это вызов для меня. — Я убежден, что вы справитесь.
В твоем письме была фраза, поразившая меня: «Я хотел бы уйти от всего, я сам причина всего и доставляю другим лишь неприятности, я один навлек эту беду на себя и других». Эти слова так поразили меня потому, что точно такое же чувство, точно то же самое, ни больше и ни меньше, испытываю в душе я. Когда я думаю о прошлом, когда я думаю о будущем – о почти непреодолимых трудностях, о большой и тяжелой работе, к которой у меня не лежит душа и от которой я, вернее, мое дурное «я» охотно бы уклонилось; когда я думаю о многих людях, чьи глаза наблюдают за мной, я предвижу, что, если у меня ничего не выйдет, они поймут, в чем дело, и не станут осыпать меня мелочными упреками, но, будучи искушенны и опытны во всем, что хорошо, честно и справедливо, всем своим видом скажут: «Мы помогали тебе и были для тебя светочем; мы сделали для тебя все, что могли. В полную ли меру своих сил ты трудился? Где же плоды нашего труда и награда за него?» Видишь ли, когда я думаю обо всем этом и еще о многих вещах, слишком многих, чтобы я мог тебе их перечислить, – о трудностях и заботах, которые отнюдь не уменьшаются с возрастом, о страданиях, разочарованиях, о страхе перед неудачей и даже позором, – тогда и мне не чуждо это желание – уйти от всего!
И все же я иду вперед, но осторожно и в надежде, что мне удастся побороть все эти опасения, что я найду ответ на упреки, которые угрожают мне; иду с верой, что, несмотря на все стоящие передо мной препятствия, я все же достигну желанной цели и, если захочет Бог, оправдаюсь в глазах тех, кого люблю, и тех, кто придет после меня.
— Доктор, возьми меня за руку. Попытайся увидеть то, что вижу я. Нам так повезло, что мы живы и можем видеть этот прекрасный мир! Взгляните на небо! Оно не просто темное, не просто черное, не без образов. На самом деле черный — это темно-синий, а вон там бледно-голубой! Через синеву и темноту вихрями проносится ветер, и затем пробиваются сияющие горящие звезды… Видите, как они кричат своим светом? Куда бы мы ни посмотрели, многогранная магия природы сияет перед нами. — Я видел многое, мой друг… Но ты прав, нет ничего чудеснее того, что видишь ты.
С самого начала этой любви я ощущал, что если не брошусь в неё с головой, отдаваясь ей всем сердцем полностью и навсегда, у меня не будет абсолютно никакого шанса. Но какая мне разница, будет этот шанс маленьким или большим? Я хочу сказать, должен ли я, могу ли я принимать это во внимание, когда люблю? Нет никаких мыслей о победе. Ты любишь лишь потому, что любишь.
А затем… Я приехал в Амстердам, где мне сказали: «Ваша настойчивость отвратительна». Я сунул пальцы в огонь лампы и сказал: «Позвольте мне повидать её, пока я держу руку в пламени».
Когда я встретил эту женщину, она привлекла мое внимание своим болезненным видом. Но для меня она прекрасна! И я нашел в ней именно то, что мне было нужно. Жизнь принесла ей много ударов и скорби. Скорбь и несчастье оставили свои следы. Она позировала для моего лучшего рисунка.
Кисть в моей руке движется подобно смычку скрипки к совершенному моему удовольствию.
Позвольте мне спокойно продолжать работу. Если это работа сумасшедшего — что ж, тем хуже. Я все равно ничего не могу с этим поделать.
Они [родители] так же не хотят впустить меня в дом, как если бы речь шла о большой, мохнатой собаке. Он наследит в комнатах мокрыми лапами, и к тому же он такой взъерошенный. Он у всех будет вертеться под ногами. И он так громко лает… Короче говоря, это скверное животное. Согласен… Но у этого животного человеческая жизнь. И, хотя он всего лишь пес, человеческая душа, да ещё настолько восприимчивая — он способен чувствовать, что говорят о нем люди. Этого не может обычная собака. И, признавая, что я отчасти и есть этот пес… принимаю их такими, какие они есть.
Я должен, Тео, идти дальше по той дорожке, которую выбрал. Если я брошу искать, брошу учиться, махну на это рукой – вот тогда я действительно пропал.
На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец. Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам.
– Жду, чтобы мой рисунок стал по-настоящему хорош. Мауве и Терстех говорят мне, что я не добился…
– А Вейсенбрух говорит, что ты добился… И судить об этом в конце концов должен только ты.
И внезапно Винсент понял нечто такое, что он, по существу, знал уже давным—давно. Все эти разговоры о боге – детская увертка, заведомая ложь, которой в отчаянии и страхе утешает себя смертный, одиноко блуждая во мраке этой холодной вечной ночи. Бога нет. Ведь это проще простого. Бога нет, есть только хаос, нелепый и жестокий, мучительный, слепой, беспросветный, извечный хаос.
Писатель и художник пользуются разными средствами, но выражают одну и ту же мысль.
— Ах, господин Винсент! — воскликнула она. — Да вы художник!
Винсент смутился.
— Что вы, — возразил он. — Это только ради забавы.
— Нет, это просто чудесно, — настаивала мадам Дени. — Я здесь почти как живая.
— Почти! — рассмеялся Винсент. — В том-то и дело, что почти, а не совсем
— Не делай из искусства религию.
— По крайней мере, это гораздо лучше христианства.
– Жду, чтобы мой рисунок стал по-настоящему хорош. Мауве и Терстех говорят мне, что я не добился…
– А Вейсенбрух говорит, что ты добился… И судить об этом в конце концов должен только ты.
Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи.
Когда я в одиночестве, я не более одинок, чем на людях.
В жизни каждого человека наступает время, когда он должен стряхнуть, сбросить с себя страдание, словно забрызганный грязью плащ.
— Ведь деньги делают человека зверем, не так ли?
— Да, равно как и отсутствие денег.
Любовь — это как кашель, её все равно не скроешь.
Все художники сумасшедшие. Это самое лучшее, что в них есть. Я это очень ценю. Порой мне самому хочется быть сумасшедшим. «Ни одна благоразумная душа не лишена доли сумасшествия». Знаете, кто это сказал? Аристотель — вот кто.
И почему это люди, у которых есть средства, чтобы покупать картины, терпеть не могут ничего подлинно художественного? Или именно деньги сделали их тупыми? Почему же у бедняков, умеющих по-настоящему ценить искусство, нет ни фартинга за душой, чтобы украсить свое жилье гравюрой?
Если ты стремишься к творчеству, обращайся к жизни. Не трать время на подражание.
Ни в чём нельзя быть уверенным твёрдо… Можно лишь найти в себе мужество и силы делать то, что вы считаете правильным. Может статься, что вы и ошибались, но по крайней мере вы сделали, что хотели, а это самое главное.
А вы не слыхали анекдот о Рубенсе? Он был голландским послом в Испании и имел обыкновение проводить время после полудня в королевском саду за мольбертом. Идёт однажды по саду разодетый в пух и прах придворный и говорит: «Я вижу, что наш дипломат иногда балуется живописью». А Рубенс ему в ответ: «Нет, это живописец иногда балуется дипломатией!»
Бог создал нас не для того, чтобы покинуть.
Попытка понять другое человеческое существо, постигнуть его сокровенные глубины — это одно из самых опаснейших человеческих дерзаний.
Многие целуют руку, которую хотели бы видеть отрубленной.
Небо — совершенное творение; кто бы и где бы ни стал на земле, он всегда ощущает себя в центре, в середине земли, и купол небес простирается на равное расстояние от него во все четыре стороны.
На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец. Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
Тот, кто знает только свое ремесло и ничего больше, способен быть лишь очень поверхностным художником.
Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам.
— Но ты не вооружен! — Вооружен! — Чем? — Самонадеянностью, чемоданом и отверточкой.
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто преброситься словечком хотя бы о погоде?
Я знал, что моя любовь убита. Но после смерти наступает воскресение. Мое воскресение — это ты.
Любовь — главное в жизни, только в любви человек может почувствовать счастье бытия.
Кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
Страдать и не жаловаться – вот единственный урок, который надо выучить в этой жизни.
Один человек точно погибнет. Спастись можно только с другим.
Я хочу, чтобы люди говорили о моей работе: «Этот человек глубоко чувствует».
Мы сейчас живем в мире живописи, где все населено людьми, которые ищут денег. Не думайте, что мне это просто кажется. Люди платят больше за работы художника, когда тот уже умер.
— Нищета губит человека. — Да, она губит слабых. А сильных — никогда! Если вас погубит бедность, значит, вы слабый человек, туда вам и дорога.
Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи.
Равнодушие к живописи — явление всеобщее и непреходящее.
Трудно познать самого себя. Однако написать самого себя не легче.
Живопись все равно, что слишком дорогая любовница: с ней ничего не сделаешь без денег, а денег вечно не хватает.
Нам было бы гораздо полезнее не устраивать грандиозных выставок, а обратиться к народу и трудиться во имя того, чтобы в каждом доме висели картины или репродукции.
Если даже мне удастся в жизни поднять голову чуть повыше, я все равно буду делать то же самое — пить с первым встречным и тут же его писать.
Говорить за нас должны наши полотна. Мы создали их, и они существуют, и это самое главное.
Читая книги, равно как и смотря картины, нельзя ни сомневаться, ни колебаться: надо быть уверенным в себе и находить прекрасным то, что прекрасно.
Что такое рисование? Это умение пробиться сквозь железную стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь.
Художник — это человек, который ценой самоунижения и обнажения собственной сути пытается сказать правду о мире. У кого-то это получается.
Живопись — молчащая поэзия, а поэзия — звучащая живопись.
Нужно было возвращаться к традиции и в живописи, и во всем остальном. Все прочие пути ведут в тупик. Люди и так уже разучились рисовать, писать, слагать стихи. Искусство неуклонно сползает все ниже и ниже и становится все однообразнее, ибо ориентируется на единые международные образцы. Уродливо и бесформенно — вот главные характеристики такого искусства, вот симптомы недуга.
Вы пренебрегаете анатомией, рисунком, перспективой, всей математикой живописи и колористикой, так позвольте вам напомнить, что это скорее признаки лени, а не гениальности.
Реальные вещи не просто тривиальные и обычные предметы из нашего непосредственного окружения. Что действительно реально — так это то короткое мгновение, когда у нас появляется такое ощущение. И это то, что я пытаюсь выразить своими картинами.
Моя живопись — это видимые образы, которые ничего не скрывают… они пробуждают тайну. И когда люди видят одну из моих картин, они задают себе простой вопрос: «Что это значит»? Это ничего не значит, потому что тайна тоже ничего не значит, это непознаваемо.
Возвышенность замысла показывает нам душу художника.
Для меня великий художник обязательно являет собой великий ум.
Я преуспел, как ни один живописец при жизни, отовсюду сыплются почести, художники хвалят мои работы, стольким людям моё положение должно казаться завидным, и я не могу приобрести ни одного настоящего друга.
По всей видимости, художник действует наподобие медиумического существа, находя в лабиринте по ту сторону времени и пространства свою дорогу к просвету.
Миллионы художников творят, только несколько тысяч из них вызывают обсуждение или приятие зрителей, и ещё меньшему числу будет посвящено внимание потомков.
Как это сказал Монтичелли? «Мы должны трудиться, не щадя сил десять лет для того, чтобы в конце концов написать два или три настоящих портрета».
Гнев — лучшее топливо, какое я только знаю. Горит и не сгорает.
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Не писать Рембрандт не мог. Хорошо он писал или плохо — не важно, но только Живопись делала его человеком. Искусство тем и дорого, Винсент, что оно даёт художнику возможность выразить себя. Рембрандт сделал то, что считал целью своей жизни, и в этом его оправдание. Даже если бы его искусство ничего не стоило, то и тогда он прожил бы свою жизнь в тысячу раз плодотворнее, чем если бы подавил свой порыв и стал богатейшим купцом Амстердама.
Нормальным Вы никогда и не были… И знаете, нет художника, который был бы нормален: тот, кто нормален не может быть художником. Нормальные люди произведений искусства не создают. Они едят, спят, исполняют обычную, повседневную работу и умирают. У Вас гипертрофированная чувствительность к жизни и природе; вот почему Вы способны быть их толкователями для остальных людей. Но если вы не будете беречь себя, эта гипертрофия чувствительности Вас погубит. В конце концов она достигает такого напряжения, что влечёт за собой смерть.
Человек должен быть художником не потому, что он может им быть, но лишь потому что он не может им не быть.
Тот, кто работает с камнем, сам похож на камень: снаружи груб и темен, а внутри светел.
Человек бывает стар или молод в зависимости от того, сколько в нем осталось творческой силы.
Романтики перекраивают мир, а реалисты думают только о своей утробе.
Кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
Иногда человек должен быть глупцом в начале, чтобы стать мудрым в конце.
Верьте в себя и не робейте.
— Не надо любить его, Урсула! Я не позволю. Вы будете моей женой. Иначе мне конец. Я не отступлюсь, пока вы не забудете его и не выйдете за меня замуж!
— Замуж за вас? Разве я обязана выходить за каждого, кто в меня влюбится?
Он был жертвой своей честной натуры, принуждавшей его делать всякую работу как можно лучше, даже в тех случаях, когда он предпочел бы бездействовать.
Весьма редка хорошая шутка – та самая, которая помогает всем и у всех вызывает смех.
Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви.
С тех пор как он покинул общество нормальных, здравомыслящих людей, прошла целая вечность — теперь нормальными людьми были для него его товарищи по палате.
— Ты сегодня что-нибудь ел? — спросила она.
— Одни унижения.
Только любовь порождает жизнь.
Искусство есть высшее выражение свободы.
Любовь — главное в жизни, только в любви человек может почувствовать счастье бытия.
Человек с обыкновенным мозгом мыслит дуалистически: свет и мрак, сладкое и горькое, добро и зло. А в природе такого дуализма не существует. В мире нет ни зла, ни добра, а только бытие и деяние. Когда мы описываем действие, мы описываем жизнь; когда мы даем этому действию имя – например, разврат или непристойность, – мы вступаем в область субъективных предубеждений.
Тот, кто знает только свое ремесло и ничего больше, способен быть лишь очень поверхностным художником.
Отец Милле был прав. «Я скорее предпочел бы вовсе ничего не делать, чем выразить себя слабо».
Я буду художником! Непременно буду художником. Я не могу не быть им. Вот почему раньше у меня ничего не выходило – я был не на своем месте. А теперь я нашел дело, которое мне никогда не изменит.
Нужно испортить по крайней мере десяток набросков, прежде чем ты научишься правильно держать кисть.
Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто преброситься словечком хотя бы о погоде?
Мир по природе своей не только творение художника, но и сам художник.
Ни одной работы не заканчиваю, пока не услышу её «да» или «нет».
Вместилище эмоций — вот что такое художник.
Для кубистов картина была плоскостью, заполненной некими формами. Для меня картина — это плоскость, покрытая образами вещей, размещённых в определённом логическом порядке.
Было бы хорошо повсюду на Земле обустроить места вроде маленьких капелл, где путешественник смог бы проводить время в одиночестве, медитируя в небольшой комнате с повешенной картиной.
Живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – это живопись, которую слышат.
Все картины в искусстве идут сзади творческих форм утилитарного порядка.
Квадрат — зародыш всех возможностей.
Когда исчезнет привычка сознания видеть в картинах изображение уголков природы, Мадонн и бесстыдных Венер, тогда только увидим чисто-живописное произведение.
Идя за формой вещей, мы не можем выйти к самоцели живописной, к непосредственному творчеству.
Всякая живописная плоскость живее всякого лица, где торчат пара глаз и улыбка.
Написанное лицо в картине дает жалкую пародию на жизнь, и этот намёк — лишь напоминание о живом.
Живописцы должны бросить сюжет и вещи, если хотят быть чистыми живописцами.
Всё бралось живое, трепещущее и прикреплялось к холсту, как прикрепляют насекомые в коллекции.
Самое ценное в живописном творчестве есть цвет и фактура — это живописная сущность, но эта сущность всегда убивалась сюжетом.
Интуитивная форма должна выйти из ничего. Так же, как и Разум, творящий вещи для обихода жизни, выводит из ничего и совершенствует. Интуитивное же творчество не имеет утилитарного назначения. До сих пор в искусстве мы не имеем этого выявления Интуиции.
Художник должен выстроить живописную систему как живое тело.
Интуитивное, мне кажется, должно выявиться там, где формы бессознательны и без ответа.
Я знал, что моя любовь убита. Но после смерти наступает воскресение. Мое воскресение — это ты.
Правят ли нами короли или министры, мы, бедные люди, живем по-прежнему, ничуть не лучше.
Терпи! Когда рождается человек, с ним рождается и его работа.
Учиться — это не значит утратить свою гордость.
В искусстве нет и не может быть моральных критериев. Искусство аморально, как аморальна и жизнь.
Ведь женщине так легко оступиться, если она тщеславна и любит роскошь.
Счастье — удел коров и коммерсантов. Художник рождается в муках: если ты голоден, унижен, несчастен — благодари Бога! Значит он тебя не оставил!
Здесь делают из чаши меч и шлем,
Здесь кровь Христову продают ковшами,
Здесь крест обвит терновыми шипами,
Здесь бог на грани гнева, хоть и нем.
Для Рафаэля работа над произведением искусства — это вроде яркого весеннего дня в Кампанье. Для меня — это трамонтана, холодный ветер, дующий в долины с горных вершин. Я работаю с раннего утра до наступления темноты, потом при свечах или масляной лампе. Искусство для меня — это мучение, тяжкое и исступленно радостное, когда оно удается хорошо. Искусство держит меня в своей власти постоянно, не оставляя ни на минуту. Когда я вечером кончаю работу, я опустошен до предела.
Я должен, Тео, идти дальше по той дорожке, которую выбрал. Если я брошу искать, брошу учиться, махну на это рукой – вот тогда я действительно пропал.
Работай, Винсент, работай; только так и создаются великие произведения.
Порой люди бывают чуткими и благородными, а порой, наоборот, – слепыми и злобными.
Необходимо поспать с женщиной, чтобы понять ее до конца.
Бег лошади можно передать однотонным карандашом. Но передать движение красных, зелёных, синих масс карандашом нельзя.
Картину нельзя рассматривать только с точки цвета, её нужно видеть и слышать.
Живопись — краска, цвет, она заложена внутри нашего организма. Её вспышки бывают велики и требовательны.
Кто чувствует живопись, тот меньше видит предмет, кто видит предмет, тот меньше чувствует живописное.
Художнику дан дар для того, чтобы дать в жизнь свою долю творчества и увеличить бег гибкой жизни.
В точке нечего видеть кроме точки, поэтому появляется в супрематизме точка в виде квадрата или круга, вызывающая сильнейшее негодование всего общества. Но в конце придут к точке — себе.
Набросав карандашом на клочке бумаги план задуманной мною картины, я принимаюсь за работу и, так сказать, всею душой отдаюсь ей.
Вся живопись — слабое подражание природе.
Художественное творчество предполагает уход в себя, это отступление.
По-моему, самое важное чувство для художника — это не иметь чувства масштаба. Сбрасывание традиционных мер, пространство должно быть инстинктивным, в крови.
Слишком уж много кругом шума. Можно подумать, что картины делаются, как биржевые цены, в сутолоке стремления к наживе и что художники нуждаются в чужом уме и идеях соседа, чтобы что-нибудь создать, точно так же как дельцы нуждаются в чужих капиталах, чтобы заработать деньги. Вся эта суета горячит ум и искажает верность суждения.
Непопулярный у туристов, но восхитительный в своем роде портрет Элизабет Беллинcгаузен работы Бартоломеуса Брейна-старшего; изображение женщины невероятной красоты…
Непопулярный у туристов, но восхитительный в своем роде портрет Элизабет Беллинcгаузен работы Бартоломеуса Брейна-старшего; изображение женщины невероятной красоты…
Тихо сияющий «Вид Дельфта» Марсель Пруст считал самой прекрасной картиной на свете (один из его героев умер, разглядывая на этом полотне кусочек желтой стены). Та совершенная гармония, которую Вермеер находит в воде, небе, зданиях, белых облаках, серых тучах, маленьких людях и лучах не попавшего на полотно солнца, заставляет стоять перед этой картиной и смотреть, смотреть, смотреть, постепенно проваливаясь в воображаемый старый Дельфт (я обегал этот город в поисках той самой точки, с которой Вермеер писал свое полотно, — и вроде бы нашел ее).
Это самая знаменитая картина Яна Вермеера Дельфтского. Она популярна не в последнюю очередь благодаря бестселлеру американки Трейси Шевалье и его экранизации, где Вермеера играл Колин Ферт, а его модель (служанку, которая в душе сама художница) — Скарлетт Йоханссон. Но грубоватая, твердо стоящая на земле Йоханссон даже внешне не очень похожа на девушку с жемчужной сережкой. И вообще героиня вермееровского полотна — не служанка и не подруга, а дочь. Только в портрет собственного ребенка можно вложить такую нежность, такую жалость и такую тревогу.
Что бы я стал делать, когда не хожу с 1917 года! Когда пишу, у меня всегда картина стоит перед глазами. Я её целиком списываю и срисовываю… Я могу заказать голове картину. И эти картины сменяются в голове, как в кино. Иногда от виденного голова пухнет.
Любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему, «русскому» — это было всегда единственным «сюжетом» моих картин.
Ходил сегодня по Кинешме, все смотрел — очень красивый городок, с такой типичной местной физиономией. Особенно хорошо за рекой, где две церкви такой странной формы. Хочу завтра пойти туда написать этюдик, если не озябну — сегодня 21°, а мне показалось не особенно холодно днем. Ты знаешь, как это неприятно — видеть все и не мочь работать, а здесь очень много интересного, особенно вчерашний базар меня поразил, по краскам удивительно сильно, и, вероятно, на кем я и остановлюсь; чем выдумывать всякие «сюжеты», нужно только брать из природы, которая бесконечно разнообразнее всего выдуманного. Едем мы в субботу вечером, в субботу будет базар, и мне хочется еще посмотреть…
Идет сильный снег и ветер. Какая досада, работать нельзя — и таких дней много уже было. Пишу опять эскиз1. Снег все идет, начал эскиз. Если напишу картину как эскиз — будет очень красиво, по крайней мере, мне так кажется… Так сегодня кроме эскиза ничего и не делал — все-таки я очень доволен сегодняшним днем. Эскиз как-то сразу сделал и именно в таком виде, как я хотел. Этюды, написанные в прошлом году зимой, все войдут сюда же, прибавить немного придется. А главное — смотреть побольше, по-моему, это больше даже помогает для общего впечатления, чем писание этюдов; задерживается только самое главное — эссенция, так сказать, всех впечатлений…
Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел, — любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему «русскому» — это было всегда единственным «сюжетом» моих картин.
— Знаете, что меня больше всего удивляет? Судьба окрасила вашу жизнь в холодные, можно сказать, мрачные тона. А ваши картины, наоборот, до краев заполнены солнцем и радостью… – Это потому, что краски для своих картин я выбирал сам.
Мне один человек очень хорошо сказал про живопись: вот если тебе туда очень хочется — то это и есть хорошая живопись. То же самое и с музыкой, и со всем остальным.
Возможно, что, сам того не ведая, я всё же верю во вторую жизнь, в некий рай, где я буду писать фрески.
Одни нищие духом приемлют нищету на этом свете ради надежды на загробное блаженство.
Удовольствие — это преподнести какую-нибудь вещь своим друзьям.
Мрамор всегда был своенравной принцессой всех горных пород, упорной в своем сопротивлении и в то же время податливой, нежно сдающейся; как некая драгоценность, он требовал в обращении с ним безграничной верности и ласки.
Терапия неэффективна там, где нет страдания.
Вот он высекает «Победу». Победу над кем? Над чем? Если он не знает, кто Победитель, как он может сказать, кто Побежденный? Под ногами у Победителя он изваял лицо и голову Побежденного — старого, раздавленного бедой человека… самою себя? Так он, наверное, будет выглядеть лет через десять или двадцать — с длинной седой бородой. Что же сокрушило его? Годы? Неужто Победитель — это Юность, ибо только к юности человек способен вообразить, будто можно стать Победителем? Во всех чертах Побежденного чувствовался жизненный опыт, и мудрость, и страдание — и все же он был попираем, оказавшись у ног юноши. Не так ли во все века попираются мудрость и опыт? Не сокрушает ли их время, олицетворенное в юности?
Любовь не требует объяснений.
— Ну вот! — воскликнула она не без гордости — Кажется, я выбрала картины на совесть!
— Если бы вы закрыли глаза и наугад ткнули пальцем, — сказал Винсент, — вы бы и то не выбрали хуже.
То, что рождается, рождается для того, чтобы есть и быть съеденным.
И, однако, я говорю истину: тот, кто завидует таланту другого, всегда хочет его уничтожить.
— Я хочу только, чтобы вы были счастливы и чтобы вы создавали изваяния, самые прекрасные в Италии.
— Для меня это одно и то же.
Быть может, все мы в той или иной мере невротики. Болен ли индивид, определяется практическими соображениями. Действительное различие между легким заболеванием и серьезной болезнью заключается лишь в локализации, топографии симптома. Если энергия патологического элемента проявляет себя в незначительных отклонениях, человек «здоров». Но если она нарушает необходимые для жизни функции, тогда человек болен. Болезнь развивается в количественном отношении.
Его восхищала разносторонность Карла Юнга, широкий крут его интересов и неистощимая энергия, позволившая ему приобретать знания в областях, столь далеких друг от друга, вроде искусства китайской каллиграфии или обожествления тотемных животных аборигенами Австралии.
Микеланджело верил, что каждый несет ответственность за свои деяния на земле, что существует внутренний суд человека. Мог ли даже пылающий гневом Христос принести человеку большее возмездие? Мог ли Дантов Харон, плывя в своей ладье по Ахерону, низвергнуть злодеев в преисподнюю более страшную, чем та, что видится взору человека, суровым судом осудившего самого себя?
Знай же, Микеланджело, что разрушительные силы всегда идут по путям созидания. Каждая эпоха дает свой чудеснейший цветок — искусства, но наступает настоящее время, и, глядишь — этот цветок уже вырван из почвы, сломан, сожжен. Его ломают и жгут твои бывшие друзья.
Художник должен обладать природой. Он должен идентифицировать себя со своим ритмом, мерами, которые подготовят мастерство, которое позже позволит ему выражать себя на его собственном языке.
Живопись для художника — пластическое событие. Это имеет отношение и к фотографии с ее способностью извлекать из потока времени пластические драмы и комедии. Такими «событиями» и занимается композиционная фотография.
Каждый художник, который изображает небо зеленым, а траву голубой, должен быть подвергнут стерилизации…
Жаль, что я не сохранил рисунок — к утру бы он стоил миллионы.
— Кто автор? — Какой-то Пикассо. — «Какой-то Пикассо»… он ничего не будет стоить, поверь мне.
— Это был самый эротичный момент в моей жизни. По крайней мере, на то время. — И что же было дальше? — Вы хотите спросить, было ли что-то дальше? Вынуждена вас разочаровать — Джек был настоящим профессионалом.
— Какая занятная репродукция «Джоконды». — Да что вы, Людмила Прокофьевна. Это же не репродукция, это наша вычислительная машина, Баровских запрограммировал.
– Я помню, мой отец, он был молочником, поэтому жил скромно, но на каждое Рождество он делал мне большой подарок. И один раз подарил мне шикарный набор красок. Я просто сошла с ума, я раскрашивала всё подряд… Даже покрасила кошку. Это было лучшее Рождество в моей жизни. А у вас? – Похоже… – Моя мама, она, обычно, расставляла мои картины на холодильнике, некоторые даже ставила в рамочку. Она очень гордилась мной, хотела, чтобы я поверила, что когда-нибудь стану великим художником. – Ещё не всё потеряно. – Это были мечты. Сейчас я должна думать о Зои… – Вы сильная, вы знаете об этом? – У меня нет выбора.
«Птичья страна», — снова подумал Тревор. Это было то место, где можно творить волшебство, место, где никто тебя не тронет. Возможно, это место действительно есть на карте. Возможно, это место в глубине твоей души. Тревор начинал верить, что его собственная Птичья страна — это ручка, двигающаяся по бумаге, вес блокнота, сотворение миров из чернил, пота и любви.
— Я нарисовал вам картину. — О, как мило! Я повешу её прямо у себя… на чердаке.
Если у художника нет внутреннего мира, он изображает объективную реальность.
Оттенки — важнейшая вещь для наблюдателя, они доводят картину до конца. Вот зимой скука, три оттенка — белый, серый и чёрный. Летом лучше — палитра богаче, можно выбирать, долго следить за изменениями. У каждой вещи свой оттенок, но живёт он отдельной жизнью.
Немцы наступали, и еврейское население уходило, оставляя города и местечки. Как бы я хотел перенести их всех на свои полотна, укрыть там.
Только поэты способны говорить о живописи. Они ведь самовыражаются, как и художники.
У слабоумных, невротиков, преступников, а также, вероятно, художников есть нечто общее — непредсказуемость, извращенная невинность.
– Знаешь, что это?.. Камера обскура… Посмотри на стекло… Сюда, накинь это… Видишь?.. – Извините, сэр, я почищу его. – Нет, не волнуйся из-за халата. Что ты видела?.. – Я видела картину… Но, как она туда попала?.. – Видишь это? Это называется линза – лучи отражённого света из того угла проходят сквозь неё в ящик и поэтому мы её видим. – Она настоящая? – Это изображение. Картина, созданная светом… – Ящик показывает вам, что рисовать? – Ха-ха-ха!.. Ммм, помогает.
– Знать, чего хочешь – это половина победы. Многие живут, не зная, что им нужно. Всё гораздо проще, когда знаешь, что ищешь. – А чего ищешь ты? – Я всегда хотел быть художником. Возможно, когда-нибудь мои работы будут выставлены. – А я всегда хотела встретить художника. – Почему? – Не знаю. Думаю, это связано с их способностью видеть во всём красоту, потом поймать её и повесить на стену, чтобы все увидели. Это романтично.
Художник будет рисовать, Пытаться вновь создать шедевры! Лишь для того, чтоб в мире стать Хоть одиноким, все же первым!
Погас мой глаз, Во мрак спустились мои думы. Я видел много странностей И даже без прикрас Они похожи на картины Художника — граничащий с бездарностью.
В мире контрастовНет места чувствам страстным. Будь то «искренняя» радость Или любовь «прекрасная»… Рисуются на скоростях дни, Сливаются в прямые линии. И на картинах тех мы все одни, В их серости скрывается уныние. А я свой черный уголек души На кисти с краской выменяв, Внутри себя найду спокойный уголок, И в этом мире больше не ищи меня…
Мой невинный друг, я тебе отвечу, что весь интерес — в самом преследовании, в охоте. Поэтому-то я и не тороплюсь, порой брожу до позднего вечера. Разнообразна только внешность — рост, очертания тела, манеры. А соитие? Да оно всегда одинаково, почти что одинаково. Это рутина. Только поиски, только охота и привлекает.
Скульптура — самое великое из искусств.
Все остальные члены, как врачи, так и люди других профессий, считали себя учениками, слушателями, последователями профессора Зигмунда Фрейда. Только не Альфред Адлер, с самого начала давший понять, что в психологии неврозов он коллега, сотрудник, находящийся на равной ноге, хотя и моложе Зигмунда на четырнадцать лет.
При первых встречах с Зигмундом он пытался навязать ему книги Маркса, Энгельса, Сореля, но Зигмунд сухо ответил:
«Доктор Адлер, классовой борьбой заниматься не могу. Нужна вся жизнь, чтобы выиграть борьбу полов».
Он был жаден до знаний, опыта, и это создавало впечатление о его уступчивости. Лишь одно отрицало это – выступавший вперед подбородок, когда казалось, что его ждет разочарование или поражение.
На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец. Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам.
– Жду, чтобы мой рисунок стал по-настоящему хорош. Мауве и Терстех говорят мне, что я не добился…
– А Вейсенбрух говорит, что ты добился… И судить об этом в конце концов должен только ты.
По собственному опыту Зигмунд знал, что множественность упреков, направляемых пациентом в адрес других, свидетельствует о его приверженности самоупрекам.
«Тайный комитет», в состав которого наряду с Фрейдом вошли Карл Абрахам, Эрнест Джонс, Отто Ранк, Ганс Закс и Шандор Ференци, впервые собрался в полном составе летом 1913 года. Основатель психоанализа подарил его участникам по античной греческой гемме, которые они оправили в золотые кольца. Фрейд уже носил такое кольцо, на гемме которого была изображена голова Юпитера. В октябре 1919 года по предложению основателя психоанализа в состав данного комитета был избран Макс Эйтингон. В этом составе «тайный комитет» функционировал согласованно на протяжении десяти лет, но впоследствии между его членами обнаружились идейные разногласия, в результате чего он прекратил свое существование.
И внезапно Винсент понял нечто такое, что он, по существу, знал уже давным—давно. Все эти разговоры о боге – детская увертка, заведомая ложь, которой в отчаянии и страхе утешает себя смертный, одиноко блуждая во мраке этой холодной вечной ночи. Бога нет. Ведь это проще простого. Бога нет, есть только хаос, нелепый и жестокий, мучительный, слепой, беспросветный, извечный хаос.
Акт любви, Микеланджело, акт любви — вот что порождает все сущее на земле.
Писатель и художник пользуются разными средствами, но выражают одну и ту же мысль.
— Ах, господин Винсент! — воскликнула она. — Да вы художник!
Винсент смутился.
— Что вы, — возразил он. — Это только ради забавы.
— Нет, это просто чудесно, — настаивала мадам Дени. — Я здесь почти как живая.
— Почти! — рассмеялся Винсент. — В том-то и дело, что почти, а не совсем
Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи.
Страдать и не жаловаться – вот единственный урок, который надо выучить в этой жизни.
— Доктор, возьми меня за руку. Попытайся увидеть то, что вижу я. Нам так повезло, что мы живы и можем видеть этот прекрасный мир! Взгляните на небо! Оно не просто темное, не просто черное, не без образов. На самом деле черный — это темно-синий, а вон там бледно-голубой! Через синеву и темноту вихрями проносится ветер, и затем пробиваются сияющие горящие звезды… Видите, как они кричат своим светом? Куда бы мы ни посмотрели, многогранная магия природы сияет перед нами.
— Я видел многое, мой друг… Но ты прав, нет ничего чудеснее того, что видишь ты.
Один человек точно погибнет. Спастись можно только с другим.
Кисть в моей руке движется подобно смычку скрипки к совершенному моему удовольствию.
Я хочу, чтобы люди говорили о моей работе: «Этот человек глубоко чувствует».
С самого начала этой любви я ощущал, что если не брошусь в неё с головой, отдаваясь ей всем сердцем полностью и навсегда, у меня не будет абсолютно никакого шанса. Но какая мне разница, будет этот шанс маленьким или большим? Я хочу сказать, должен ли я, могу ли я принимать это во внимание, когда люблю? Нет никаких мыслей о победе. Ты любишь лишь потому, что любишь.
Поживи дольше, и увидишь, — жизнь ломает даже сильных.
А затем… Я приехал в Амстердам, где мне сказали: «Ваша настойчивость отвратительна». Я сунул пальцы в огонь лампы и сказал: «Позвольте мне повидать её, пока я держу руку в пламени».
Любая женщина в любом возрасте, если она любит и если в ней есть доброта, может дать мужчине если уж не бесконечность мгновения, то мгновение бесконечности.
Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не только в том, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не за тем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей.
Когда я встретил эту женщину, она привлекла мое внимание своим болезненным видом. Но для меня она прекрасна! И я нашел в ней именно то, что мне было нужно. Жизнь принесла ей много ударов и скорби. Скорбь и несчастье оставили свои следы. Она позировала для моего лучшего рисунка.
На белом холсте обыденности мы рисуем мечту кистями поступков, окуная их в глубины разума. Лишь используя ту палитру, что подсказала нам сама природа, мы нарисуем прекрасную картину своей жизни! Красный – Кротость Оранжевый – Осознание Желтый – Жизнерадостность Зеленый – Заботливость Голубой – Гармоничность Синий – Сострадание Фиолетовый – Фееричность.
Если «картина» Малевича «Черный квадрат» — символ изобразительного искусства, то одиночная камера в тюрьме — символ истинной свободы!
Как отличить хорошее полотно от иного? По монограмме!
Художники живут с обнажённым сердцем, чувствительной кожей и открытой душой. Весь мир с его сложностью до гигагерца Они ощущают и в гнев, и в покой. Они видят всю красоту даже в мраке, Наощупь готовы пройти этот путь, Ведь сердце поможет справляться со страхом, Так часто желающим нас обмануть. В них сила и хрупкость слиты воедино.Искусство — их слабость и громкая мощь. Храните людей бесконечно ранимых: Их так просто ударить — им так трудно помочь…
Художник, которого я люблю, Рисует стихами и музыкой. Но это неправда. На самом деле Художник рисует чувствами.
В музеях живописи нам говорят, какое искусство хорошее. Наше мнение тут ничего не значит. Со всеми в музее они обращаются как с детьми. «Ничего не трогать! Никому ничего не трогать!» Я вроде бы и не собирался, но теперь хочу. Все говорят приглушённым тоном. — Проявите уважение, сейчас мы посмотрим на работу безумца. Он нарисовал её после того, как отрезал себе ухо. — А почему мы шепчемся? Ван Гог же умер. Даже будь он жив, он бы нас не услышал.
Увы, русский художник интересен миру только как *** в плену у ФСБ. От него ждут титанического усилия по свержению режима, шума, вони, звона разбитой посуды, ареста с участием двадцати тяжеловооруженных мусоров и прочей фотогеничной фактуры – но, когда он действительно свободен, идти ему особо некуда. Мировой ***е он уже не нужен. Больше того, он становится для нее опасен – и она делается невероятно далекой и обжигающе-холодной…
Творчество некоторых художников основано на принципе ярмарочного калейдоскопа: берут немного осколков цветного стекла и зеркальце и встряхивают всё это, получая случайные иллюзорные комбинации.
Откровенно говоря, она была одной из лучших моих работ, даже если ее бездушность была очевидна только мне.
Всем художникам задают вопрос: Откуда вы берете идеи? Честный художник отвечает так: Я их краду.
Странный вы народ, художники! Из кожи вон лезете, чтобы добиться известности, но, как только она приходит, не ставите ее ни в грош.
Менестрель, слагающий песню о великой битве по рассказам очевидцев, подобен живописцу, рисующему море с утиного пруда за окном. Для тех, кто только пруд и видел, оно, может, и сойдет. Но те, кто завтра будут штурмовать стены, высекать искры из мечей, натягивать луки и подставлять щиты стрелам, проливая свою и чужую кровь, выставят меня на посмешище. И будут совершенно правы.
Сидя за холстом, работая, он, сам того не желая, следил за тем, как его мысли одна за другой совершают самоубийство.
Картина делается в одном экземпляре. Поэтому хорошую картину продавать жалко, а плохую стыдно. Вот и все. С картиной, которую ты считаешь хорошей, расставаться непереносимо. Это разлука. Никакая копия или там авторское повторение — не выход, это всё ерунда. Копия — это результат, а картина — это еще накопление результата, путь к нему. И картина нужна тебе, чтобы всегда была под рукой для дальнейшего твоего развития. Как расстанешься? А художник кормится продажей подлинников. Халтурить? Стыдно как-то. Двойная бухгалтерия? Для других и для себя? Она рано или поздно скажется, и тогда… гоголевский рассказ «Портрет», выполненный при прямой консультации великого Иванова. Как же быть? Я этого не знал.
Картина делается в одном экземпляре. Поэтому хорошую картину продавать жалко, а плохую стыдно. Вот и все. С картиной, которую ты считаешь хорошей, расставаться непереносимо. Это разлука. Никакая копия или там авторское повторение — не выход, это всё ерунда. Копия — это результат, а картина — это еще накопление результата, путь к нему. И картина нужна тебе, чтобы всегда была под рукой для дальнейшего твоего развития. Как расстанешься? А художник кормится продажей подлинников. Халтурить? Стыдно как-то. Двойная бухгалтерия? Для других и для себя? Она рано или поздно скажется, и тогда… гоголевский рассказ «Портрет», выполненный при прямой консультации великого Иванова. Как же быть? Я этого не знал.
Люди, как правило, не любят сумасшедших, если только те не умеют красиво рисовать.
Меня одолевают совсем другие мысли. Что поделаешь, жизнь художника тяжела, иллюзии и разочарования, думаешь, что ты мастер в своем ремесле, а на самом деле всем управляют эти чертовы кисти, которые ведут себя как им вздумается. Впрочем, ведут себя так не только они…
Картина «Бурлаки на Волге» – как аллегория семейной жизни…
Сказать художнику о недостатках проще, чем его натурщице.
Возле «Сикстинской мадонны» Рафаэля стояло много людей – смотрели, о чем-то говорили… И неожиданно громко, как бы рассекая толпу, чей-то голос возмутился: — Нет, я вот одного не могу понять. Стоят вокруг, полно народу. А что толпятся?.. Ну что в ней особенного?! Босиком, растрепанная… – Молодой человек, – прервала монолог Раневская, – эта дама так долго пленяла лучшие умы человечества, что она вполне может выбирать сама, кому ей нравиться, а кому – нет.
Мы сейчас живем в мире живописи, где все населено людьми, которые ищут денег. Не думайте, что мне это просто кажется. Люди платят больше за работы художника, когда тот уже умер.
Позвольте мне спокойно продолжать работу. Если это работа сумасшедшего — что ж, тем хуже. Я все равно ничего не могу с этим поделать.
Кто любит, тот живет, кто живет, тот работает, а кто работает, тот не остается без хлеба.
— Не надо любить его, Урсула! Я не позволю. Вы будете моей женой. Иначе мне конец. Я не отступлюсь, пока вы не забудете его и не выйдете за меня замуж!
— Замуж за вас? Разве я обязана выходить за каждого, кто в меня влюбится?
Дети, как животные — видят душу по глазам.
Любовь — главное в жизни, только в любви человек может почувствовать счастье бытия.
Тот, кто знает только свое ремесло и ничего больше, способен быть лишь очень поверхностным художником.
И все же я иду вперед, но осторожно и в надежде, что мне удастся побороть все эти опасения, что я найду ответ на упреки, которые угрожают мне; иду с верой, что, несмотря на все стоящие передо мной препятствия, я все же достигну желанной цели и, если захочет Бог, оправдаюсь в глазах тех, кого люблю, и тех, кто придет после меня.
Я считаю, что мир гораздо шире, чем позволено видеть смертному. Я убежден, что если присмотреться, то во Вселенной можно найти больше чудес, чем кто-либо мог мечтать.
Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто преброситься словечком хотя бы о погоде?
Они [родители] так же не хотят впустить меня в дом, как если бы речь шла о большой, мохнатой собаке. Он наследит в комнатах мокрыми лапами, и к тому же он такой взъерошенный. Он у всех будет вертеться под ногами. И он так громко лает… Короче говоря, это скверное животное. Согласен… Но у этого животного человеческая жизнь. И, хотя он всего лишь пес, человеческая душа, да ещё настолько восприимчивая — он способен чувствовать, что говорят о нем люди. Этого не может обычная собака. И, признавая, что я отчасти и есть этот пес… принимаю их такими, какие они есть.
Я знал, что моя любовь убита. Но после смерти наступает воскресение. Мое воскресение — это ты.
В твоем письме была фраза, поразившая меня: «Я хотел бы уйти от всего, я сам причина всего и доставляю другим лишь неприятности, я один навлек эту беду на себя и других». Эти слова так поразили меня потому, что точно такое же чувство, точно то же самое, ни больше и ни меньше, испытываю в душе я. Когда я думаю о прошлом, когда я думаю о будущем – о почти непреодолимых трудностях, о большой и тяжелой работе, к которой у меня не лежит душа и от которой я, вернее, мое дурное «я» охотно бы уклонилось; когда я думаю о многих людях, чьи глаза наблюдают за мной, я предвижу, что, если у меня ничего не выйдет, они поймут, в чем дело, и не станут осыпать меня мелочными упреками, но, будучи искушенны и опытны во всем, что хорошо, честно и справедливо, всем своим видом скажут: «Мы помогали тебе и были для тебя светочем; мы сделали для тебя все, что могли. В полную ли меру своих сил ты трудился? Где же плоды нашего труда и награда за него?» Видишь ли, когда я думаю обо всем этом и еще о многих вещах, слишком многих, чтобы я мог тебе их перечислить, – о трудностях и заботах, которые отнюдь не уменьшаются с возрастом, о страданиях, разочарованиях, о страхе перед неудачей и даже позором, – тогда и мне не чуждо это желание – уйти от всего!
Цвет, все дело в цвете. Я слышу цвета. Слушаю их. Стоит мне выйти из дому, и я прямо чувствую, как природа зовёт меня: «давай, давай, нарисуй меня, давай, давай, изведай мои таинства».
— Подъем, подъем. Проснись и пой. Завтрак уже подан во дворике. [Доктор открыл окно] Ух ты, вот это утро. Пойдемте, пойдемте. И у Эми есть небольшой сюрприз для вас.
[Винсент выглядывает из окна. Эми сидит за столом, повсюду подсолнухи]
— Я решила добавить ярких красок в благодарность за мое недавнее спасение. И думала, что вам может понравиться. Ну, знаете, может, как-нибудь нарисуете их? Как вам мысль?
— Да, это не мои любимые цветы.
— Это вам-то не нравятся подсолнухи?
— Не то чтобы не нравятся. Я нахожу их неоднозначными. Постоянно где-то между жизнью и смертью. Похожи на людей, когда поворачиваются к Солнцу. Не по себе как-то. Но знаете, это вызов для меня.
— Я убежден, что вы справитесь.
Я должен, Тео, идти дальше по той дорожке, которую выбрал. Если я брошу искать, брошу учиться, махну на это рукой – вот тогда я действительно пропал.
Сочетания цветов воздействуют на зрителя, и он находит свой собственный смысл… исходя из личного опыта… Каждый видит в этой картине что-то свое, уникальное и неповторимое.
Художник Антон Хиршиг, сосед Ван Гога, с которым тот никогда не общался, как и с остальными художниками, квартирующими в Овере, позднее вспоминал «его дикие безумные глаза, в которые никто не осмеливался взглянуть».
«Тайная вечеря» Гойи – это притон контрабандистов. Они лежат вповалку вокруг низкого столика. И только голова разглагольствующего главаря, приступившего к дележу добычи, почему-то излучает нежное свечение.
Неизвестно – где, у кого раздобыл он револьвер. Солнце уже склонялось к вечеру, когда он вышел из дома с мольбертом и ушел в поля. Там, прислонив мольберт к стогу сена, выстрелил себе в сердце. Однако, рука, всегда послушная глазу, когда держала кисть, на сей раз подвела: пуля попала в диафрагму. Он упал… поднялся… потащился назад… трижды еще падал в пути…
У меня такое воображение, что могу рисовать без натуры.
Литература, театр, кино хотя бы с грехом пополам сами себя объясняют, музыку — мурлыкают, не задумываясь, а живопись и этим не обеспечена. Она молчит и существует. И ждёт, что кто-нибудь захочет её смотреть.
Ремесленник – каждый, набивший руку. Художник – редкость. Гений – почти невозможность, ошибка природы.
Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался.
Художник должен рисовать не то, что он видит, а то, что будет видно.
Прямая обязанность художника — показывать, а не доказывать.
Художником меня сделал Ленинград, с его громадами стройных домов, его Дворцовая площадь, его Нева, мосты, ветер… Эрмитаж — мерцание будто бы свечей, отражённое в паркете, тёмные прорывы картин в золочёных рамах… Сколько помню себя — рисовал. Первое мое впечатление в сознательной жизни — кусок синего неба с ослепительно белой пеной облаков, дорога, тонущая в поле ромашек, и таинственный лес вдали. С этого мига словно кто-то включил меня, сказав: «Живи!».
Художник велик тем, что, постигая тайны мира, создаёт свой мир.
Глубокий кризис искусства чувствуется также в живописи последних дней, в кубизме, в футуризме. Как ни искажено искусство сегодняшнего дня рекламой и шарлатанством, но за всей этой накипью скрыто что-то более глубокое. Кубизм Пикассо — явление очень значительное и волнующее. В картинах Пикассо чувствуется настоящая жуть распластования, дематериализации, декристаллизации мира, распыление плоти мира, срывание всех покровов. После Пикассо, испытавшего в живописи космический ветер, нет уже возврата к старой воплощённой красоте.
Начинаю картину я как ремесленник, а заканчиваю как художник.
Художники пишут глазами любви, и только глазам любви следует судить их.
Художник, который рисует детскую раскраску, на самом деле создает черно-белую скорлупу, из которой рано или поздно вылупится цветное чудо.
Художник, если он не лишен гения, понимает правду и единство в замысле, он понимает, что перестанет быть естественным, если будет слишком тесно следовать за природой и во всем воспроизводить её.
Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растёкшихся циферблатах — они ведь показывают точное время.
— Ну вот! — воскликнула она не без гордости — Кажется, я выбрала картины на совесть!
— Если бы вы закрыли глаза и наугад ткнули пальцем, — сказал Винсент, — вы бы и то не выбрали хуже.
Сюда. Это потайной ход. Я построил его, чтобы пугать людей и быстро попадать в кухню.
На первых порах натура всегда оказывает художнику сопротивление, отец. Но если я взялся за это всерьез, то я должен одолеть сопротивление и не поддаваться натуре. Наоборот, надо еще упорнее биться и победить ее.
Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам.
– Жду, чтобы мой рисунок стал по-настоящему хорош. Мауве и Терстех говорят мне, что я не добился…
– А Вейсенбрух говорит, что ты добился… И судить об этом в конце концов должен только ты.
И внезапно Винсент понял нечто такое, что он, по существу, знал уже давным—давно. Все эти разговоры о боге – детская увертка, заведомая ложь, которой в отчаянии и страхе утешает себя смертный, одиноко блуждая во мраке этой холодной вечной ночи. Бога нет. Ведь это проще простого. Бога нет, есть только хаос, нелепый и жестокий, мучительный, слепой, беспросветный, извечный хаос.
— Ах, господин Винсент! — воскликнула она. — Да вы художник!
Винсент смутился.
— Что вы, — возразил он. — Это только ради забавы.
— Нет, это просто чудесно, — настаивала мадам Дени. — Я здесь почти как живая.
— Почти! — рассмеялся Винсент. — В том-то и дело, что почти, а не совсем
В жизни художника — смерть может быть не самым тяжким испытанием. Я не знаю наверняка, как это будет у меня, но глядя на звезды я всегда мечтаю. Почему, спрашиваю я себя, эти точки света на небосводе недостижимы для нас? Может быть, чтобы вознестись к ним, нужно умереть? А тихая смерть от старости — всё равно, что идти к ним пешком. А сейчас, я отправлюсь спать, потому что уже поздно. И я желаю тебе спокойной ночи и счастливых дней.
Крепко жму твою руку.
С любовью, Винсент.
Вы столько хотите знать про его смерть, а что вы знаете про его жизнь?
Поживи дольше, и увидишь, — жизнь ломает даже сильных.
Ах… Ты только посмотри туда. Там же огромный совершенно другой мир! Мы можем смотреть на него, но не можем понять до конца. Мне, это напоминает о нем.
Несправедливо. Великая жизнь угасла из-за случайности.
Мое путешествие на юг, кажется, помогло мне лучше понять север.
Дети, как животные — видят душу по глазам.
— Арман Рулен. Друг покойного Винсента Ван Гога. Говорят он любил бывать у реки?
— Винсент? Да. Он часто сюда приходил, даже до рассвета. Чтобы поймать какой-то особый свет. Я не знаю как насчет света, но здесь можно понять жизнь, если поймать правильное течение.
Он был не слишком разговорчив. В основном сидел тут и наблюдал. Иногда рисовал. Однажды мы с ним были тут вдвоем. Я удил рыбу, он — рисовал. Нет, всё было не так мило как я рассказываю. Он, когда рисовал, шумел. Пыхтел как паравоз! И вдруг, внезапно, всё стихло. Он был так счастлив, что эта грязная ворона была так близко. И ему было всё равно, что она сейчас съест его обед. Я подумал: как же одинок этот человек, что он рад даже этой хитрой птице?
В жизни художника — смерть может быть не самым тяжким испытанием. Я не знаю наверняка, как это будет у меня, но глядя на звезды я всегда мечтаю. Почему, спрашиваю я себя, эти точки света на небосводе недостижимы для нас? Может быть, чтобы вознестись к ним, нужно умереть? А тихая смерть от старости — всё равно, что идти к ним пешком. А сейчас, я отправлюсь спать, потому что уже поздно. И я желаю тебе спокойной ночи и счастливых дней.
Крепко жму твою руку.
С любовью, Винсент.
У каждого человека свои звезды. Одним — тем, кто странствует, они указывают путь. Для других это просто огоньки.
Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают —
Значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
Чтобы каждый вечер
Над крышами
Загоралась хоть одна звезда?!
Ночью, когда ты будешь смотреть на небо, ты увидишь мою звезду, ту, на которой я живу, на которой я смеюсь. И ты услышишь, что все звёзды смеются. У тебя будут звёзды, которые умеют смеяться!
Мои мысли — это звезды, которые я не могу собрать в созвездия.
— Хотел бы я знать, зачем звезды светятся…
— Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою.
Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется.
Меня совершенно не трогает, что пишут критики. Я-то знаю, что в глубине души они любят мои работы, но признаться боятся.
Живописец, бессмысленно срисовывающий, руководствуясь практикой и суждением глаза, подобен зеркалу, которое отражает все противопоставленные ему предметы, не обладая знанием их.
Живопись ревнива и не терпит соперниц; она заменяет мне жену и доставляет совершенно достаточно домашних хлопот. Моими детьми будут мои произведения.
Современная живопись — это когда покупаешь картину, чтобы закрыть дыру в стене, и приходишь к выводу, что дыра выглядит лучше.
Вспомните того человека, которого спросили, зачем он так усердствует в своем искусстве, которое никто не может понять. «С меня достаточно немногих, — ответил он. — С меня довольно и не одного».
Прошлое отретушировано и всегда выглядит лучше настоящего, погрязшего в суете. Но большая часть сегодняшнего искусства обязательно исчезнет. Останутся лишь сливки. Так оно и должно быть, иначе мы бы уже по уши погрязли в мусоре.
Цены на живопись сегодня просто безумны. Наверное, в нее вкладывают прибыль от торговли наркотиками. Эти деньги ведь не лежат в картонных коробках в Колумбии, их инвестируют.
И простой шаг простого мужественного человека: не участвовать во лжи, не поддерживать ложных действий! Пусть это приходит в мир и даже царит в мире — но не через меня. Писателям же и художникам доступно больше: победить ложь!
Картина у живописца будет мало совершенна, если он в качестве вдохновителя берет картины других; если же он будет учиться на предметах природы, то он произведет хороший плод…
Не всегда хорошо то, что красиво. И это я говорю для тех живописцев, которые так влюблены в красоту красок, что с большим сожалением придают им самые слабые и почти неощутимые тени, недооценивая их рельефности. В этой ошибке они подобны тем, кто употребляет красивые, но ничего не говорящие слова.
Высшая похвала художнику — это когда перед его произведением забываешь о похвалах.
Свобода — это художник в человеке.
Картина — стих, только без слов.
Живопись — это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверх эстетических образцов конкретной иррациональности.
К черту правила… рисуй то, что тебе нравится.
Чтоб понять мои картины необязательно на них смотреть, перцовый баллончик передаст тебе всю их глубину.
Я всегда хотел быть художником, даже когда снимал. А теперь приоритеты изменились. Мечтаю стать Слабительным. Чтоб принял и сразу чувствуешь. Быть Свободным Художником – это пробирать до костей.
Признаюсь, не знаю почему, но глядя на звезды мне всегда хочется мечтать.
Для всех этих людей звёзды — немые. А у тебя будут совсем особенные звезды…
Если ты не видишь солнце, не плачь — из-за слез ты не увидишь звезд.
Все мы в сточной канаве, но некоторые из нас смотрят на звёзды.
Ни одна звезда не засияет, пока не найдётся человек, который будет держать сзади чёрное полотно.
С крыши, разумеется, звёзды видны лучше, чем из окон, и поэтому можно только удивляться, что так мало людей живёт на крышах.
А ты знаешь, что звезды в этом небе падают в момент, когда обрываются их жизни?
Звезды очень красивые, потому что где-то там есть цветок, хоть его и не видно…
«Если я не буду протирать звезды каждый вечер» — думал ежик — «они обязательно потускнеют…»
Чем ярче звезда, тем быстрее она сгорает.
Суть моего творчества — пихать и выблевывать. Взгляните, нет, не морщитесь, ведь если в луже рвоты вы можете разглядеть того самого Сезанна с его видами слегка примятых и дождливых гор — я рисую для вас.
Пол. Прогнившие Доски. Меня тошнит недавним ужином, и внезапно я понимаю, что именно так изобрели импрессионизм. Когда играешь в гения, главное — заиграться. Играть и не верить никому.
Это ядовито, если угодно; но вы не сможете отрицать, что это совершенно, а совершенство – это и есть то, чего мы, художники, добиваемся.
Каждый день следует прослушать хоть одну песенку, посмотреть на хорошую картину и, если возможно, прочитать хоть какое-нибудь мудрое изречение.
Жаль, что мы не рисуем прямо глазами. Как много пропадает на длинном пути от глаз через руки к кисти.
— Это очень трудно — писать картины? — Это либо легко, либо невозможно.
Творчество для художника — страдание, посредством которого он освобождает себя для нового страдания. Он не исполин, а только пестрая птица, запертая в клетке собственного существования.
Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях.
Живопись наружно так проста, что уму нельзя не обмануться, но к интимной пластике холста можно только чувством прикоснуться.
Иногда при закате солнца видишь что-нибудь необыкновенное, чему не веришь потом, когда это же самое видишь на картине.
Дело художника — восстанавливать связь, расчищать горизонты от той беспорядочной груды ничтожных фактов, которые, как бурелом, загораживают все исторические перспективы.
Пишу молча. Мне необходимо почувствовать внутреннюю музыку души того человека, портрет которого я пишу. Идеальная обстановка — если при этом звучит классическая музыка: она создает настроение. Каждый портрет — экзамен для меня, я не имею права писать его безразлично. Каждый человек — Вселенная, каждый необычайно интересен: и строитель, и космонавт, и знаменитая киноактриса, и вьетнамская ополченка, и шахтер, и студент, работающий на БАМе… Нарисовать человека вовсе не означает нарисовать комплимент ему, нет, только сказать правду! И он должен быть похож, иначе это не портрет. Портрет — документ человеческого духа, реальная форма гуманизма.
Где дух не водит рукой художника, там нет искусства. Где мысль не работает вместе с рукой, там нет художника.
Благоприятные условия? Их для художника нет. Жизнь сама неблагоприятное условие.
Я только тем и занимаюсь, что порчу свои картины. И потом говорю «сделал, что хотел».
Предел тупости — рисовать яблоко как оно есть. Нарисуй хотя бы червяка, истерзанного любовью, и пляшущую лангусту с кастаньетами, а над яблоком пускай запорхают слоны, и ты сам увидишь, что яблоко здесь лишнее.
Моя живопись — это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства.
Увидел — и запало в душу, и через кисть проявилось на холст. Это живопись. И то же самое — любовь.
В каждом художнике заложен росток дерзновения, без которого немыслим ни один талант.
Хочется сказать художнику: не лги — выдумывай!
Однако такова уж особенность звёздного неба: у всякого, кто глядит на него, сладко щемит сердце. Возможно, мы и в самом деле родом откуда-то оттуда?
Любить Доктора — все равно что любить звезды. Разве кто-то ждет, что закат солнца ответит взаимностью?
Обычно днём небо скорее черное, чем голубое. Там мало кислорода, чтобы отражать свет. Но ночью… Столько звёзд я нигде не видела. Они такие недосягаемые и такие яркие. Как будто дырочки в небесном полу.
— Падающая звезда! Интересно, что случится со звездой, когда она упадёт?
— Скажи, Люси… Поймёшь ли ты печаль звезды, которая не может вернуться на небо?
Нигде и никогда, ни в одном городе мира, ты уж мне поверь, это правда, звезды не светят так ярко и пленительно, как в городе детства.
— Думаете, где-то там есть жизнь?
— Среди ста миллиардов галактик, в каждой из которых сто миллиардов звезд и почти столько же солнечных систем? Вероятность того, что мы во Вселенной одни, почти равна нулю.
— Мой повелитель, солдат у врагов больше, чем звезд на небе!
— Отлично, когда я был ребенком, всегда мечтал дотянуться до них своим мечом.
— Ты же понимаешь, что речь идёт о столкновении частиц тёмной материи в открытом космосе!!!
— Конечно, я это понимаю. И кто ты такой, чтобы говорить мне о космосе???
— Я — астрофизик, блинский ёж! «Астро» значит «космос».
— «Астро» значит «звезда».
— Ну… Знаешь, что я тебе скажу. Если б мы сейчас спорили об этом на моём родном языке, я б надрал тебе задницу.
— Английский и есть твой родной язык.
Звёзды ведь тоже выгорают.
А на небе — звезды. Самые обычные звезды на самом обычном небе. И я не знаю и не хочу знать их имен. Я хочу просто смотреть, показывать на них пальцем, улыбаясь, и говорить тебе: «смотри, как красиво». Там сложность стремится к простоте. Там на заре выпадает роса и мы шлепаем по ней босиком, и я не читаю тебе стихов о любви и боли, жизни и смерти: я зову тебя купаться, потому что вода теплая и в ней отражаются сосны и облака. И если напрячь фантазию, то можно представить, что мы летим между ними. А вечером мы пьем чай. С сушками. И все тайны бытия, риторические вопросы, тягостные мысли и нерешенные дела молча ждут нас с той стороны двери.
Как-то один философ задался вопросом: мы — люди, потому что мы смотрим на звезды? Или мы смотрим на звезды, потому что мы — люди?
Путей как звёзд на небе, но лишь один правильный.
Сначала в небе не было ни одной звезды. И когда люди научились любить, их сердца поднимались в небо и становились звёздами. Это значит, что в мире столько любви, что мы даже не можем себе представить.
Я ничего не имею против беспредметной живописи, лишь бы был виден субъект художника.
Один художник разобрал свою модель на части.
Художник — лжец, но искусство — правда.
Картина, которую хвалят больше, чем десять процентов публики, подлежит сожжению.
Красивая рамка не делает красивой саму картину.
Те художники, которые изображая изящных созданий в цвете жизни, стремятся придать изображенному предмету более обаяния и изящества, заимствовав их из собственного свободного воображения, уродуют свое творение, будучи не верны своей модели, а посему они отходят в равной степени от истинной красоты. Наш Брейгель свободен от этого «недостатка».
Они думали, что я — сюрреалист, но это было не так. Я никогда не рисовала сны. Я рисовала собственную действительность.
Правильно! Солнце согревает землю своими лучами. Становится теплее! Ещё теплее! И наконец… Чудесно, правда? Да, это больше похоже на трагедию. Но красивая трагедия всяко лучше ничем не примечательного существования.
Живопись открыла мне мир. Моя душа поёт. Интересно, могу ли я использовать свой божественный дар в целях наживы?
Быть художником… Без горького, постоянного труда не бывает художников…
Хорошее впечатление теряется так быстро.
Цвета преследуют меня. Они даже беспокоят меня во сне.
Старайтесь забыть о том, что вы видите перед собой, о дереве, доме, о поле, о чём угодно. Просто думайте, что в этом месте маленький синий квадрат, там продолговатая розовая фигуры, и продолжайте до тех пор, пока у вас не возникнет наивного впечатления от картины, которая находится перед вашими глазами.
Когда темно, мне кажется, как будто я умираю, я не могу больше думать.
Первый слой краски должен покрыть как можно большую часть холста и неважно при этом, насколько грубо он будет нанесён.
Во Вьетнаме я был в гостях у одного художника. Он рассказывал мне о технике лаковой живописи, в частности о процессе шлифования картин. Сначала картину шлифуют крупными камнями, потом мелким зернистым камнем, потом угольной пылью, потом угольной золой, доходя, наконец, до самого нежного материала – до золы соломы. Очевидно, до «золы соломы» нужно бы доходить и в шлифовании литературных произведений. Однако кто же до этого доходит? Дело чаще всего ограничивается камнями.
Художник воплощает свои идеи в образах, жаждет обратиться к публике и грезит о том что его творение обретет бессмертие. Но паразиты говорят ему — Нет! Твое искусство должно служить на благо общества! Твои идеи опасны для народа.
Художник не только тот, кто держит в руке кисть и пишет картину, но и всякий, кто видит силу и красоту. Могущество и страсть, кто привносит в жизнь свет и яркие краски.
Мы смеемся с людей, которые фотографируют свою еду, но рассматриваем с серьезными лицами картины художников Ренессанса, на которых нарисованы чаши с фруктами.
Художник не тогда знает, что он достиг совершенства, когда нечего добавить, но когда нечего больше отнять.
Чтобы заглянуть на миллионы лет назад, не нужно машины времени, — достаточно поднять голову и посмотреть на звезды.
Смотрю на звёзды. Слушаю, как Вселенная смеётся надо мной.
Звёзды — это самое лучшее, что есть в жизни. На той стороне, куда мы уходим, когда умираем, звёзд не бывает.
Это странно: если долго смотреть на звёзды, возникает особое чувство…
На пустом танцполе под джазовую запись они плавно покачивались, словно облачка дыма.
— Почему ты пригласил меня? — прямо спросила Сара.
Он обнимал её за талию и тут чуть притянул к себе.
— Потому что когда твоя подруга сказала: «Сколько тут звёзд!» — ты единственная во всём этом чёртовом клубе посмотрела на небо.
Нельзя просить у звезды исполнить желание и при этом ничего не предпринимать.
Каждый дурак знает, что до звезд не достать, а умные, не обращая внимания на дураков, пытаются.
Протягивая руки к звездам, люди часто забывают о цветах под ногами.
В полночь вселенная пахнет звёздами.
Похоже, кто-то видит звезды, а кто-то пустоту между ними.
— Э! Я не понял! А что, звёзды каждую ночь одни и те же?
— Ну да!
— А в чём прикол?
— Фиг его знает… Наверное в том, то всё меняется, а они — нет.
Я лег на траву, и глаза мои наполнились звездами.
Согласно старой индейской легенде, на Луне живет Ворон и выращивает в небесном саду звезды. Чтобы звезды выросли большие и красивые, Ворон поливает их из своего клюва, а когда вода проливается на Землю, получается дождь.
Ещё ни один пессимист не проник в тайны звезд, не открыл неизвестную землю и не распахнул перед человеческим духом новые небеса.
— Если у меня есть шелковый платок, я могу повязать его вокруг шеи и унести с собой, — сказал он. — Если у меня есть цветок, я могу его сорвать и унести с собой. А ты ведь не можешь забрать звезды!
Подумай, мы назвали все звезды и планеты, а может, у них уже были свои имена?
Творенье может пережить творца: Творец уйдет, природой побежденный, Однако образ, им запечатленный, Веками будет согревать сердца.
Картина, которую вы видели… Она крутилась в моей голове две-три недели, и, наконец, я увидела ее полностью. И готова была положить на холст. Тогда я заперлась в своей комнате на неделю. Я выныривала в мир, чтобы что-нибудь съесть и принять душ. И даже… Еда и дыхание не главное, когда я рисую.
Я продолжаю работать над обнаженной натурой до тех пор, пока мне не захочется ущипнуть холст.
Ощущение, которое мы испытываем, когда смотрим на картину, не стоит отличать от самой картины или от нас самих. Ощущение, картина и мы объединены в одну тайну.
Когда вы смотрите на картину, можете задаться вопросом, что воображаемо, а что реально. Речь о реальности явлений или о явлении реальности? Что действительно внутри, а что снаружи? Что у нас тут: реальность или сон? Если сновидение — это откровение о жизни наяву, то жизнь наяву также — откровение о сновидении.
Жажда наживы не создала еще ни одного художника, но погубила многих.
Художнику нужны три вещи: похвала, похвала и ещё раз похвала.
Призвание художника — озарять светом глубины человеческой души.
Живопись — глубочайшая ложь.
Понимаете, картина — это окно в иные пространство и время.
Для мысли художника нет ограничения ни временем суток, ни временем года, ни расстоянием.
Художник должен рисовать не только то, что он видит перед собой, но и то, что он видит внутри себя.
Больше батальных картин писать не буду — баста! Я слишком близко к сердцу принимаю то, что пишу, выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого.
— Вы сказали, что у меня талант… — Для художника одного таланта мало. Нужно работать денно и нощно, чтобы стать художником… раствориться в искусстве. Знаешь, насколько это одиноко? Но даже в полном уединении сложно создать что-то стоящее! — Простите, я не… — Хочешь совета? Получай! Правда в том, что никто не может тебе помочь! Нужно сделать всё самой, как сделал я!
Художники больше не нужны! Чтобы показать, как выглядят люди — у нас есть фотографы! Этот Матисс видит глубже! То, как мы видим вещи во снах, а не только как они выглядят. Он наплевал на все правила, а я хочу их раздавить…
В детстве, мой отец сказал мне, что чтобы быть хорошим художником, надо научиться рисовать. Он был прав! Выучи правила, чтобы знать, как их нарушать.
Привычка — смерть для художника.
— Тогда я останусь как есть? — Нет… С лифчиком проблемы. Я не умею его рисовать. Вы не могли бы его снять?
Когда я учился рисовать, профессор мне сказал: если родителям нравится, значит — дерьмо.
Одни способны написать даже грязь на дороге, но разве в том реализм?
— Да кому нужны эти звёзды!?
— Это, Патрик, должно быть тебе известно, учитывая, кто ты такой.
Посмотри на звезды – и ты пропал.
Смотреть на звёзды и вспоминать прошлое – дело хорошее, при условии, что ты не занимаешься этим всё время, изо дня в день.
Если звезды тебя не замечают, не расстраивайся! Их много, а ты один.
И вокруг только тернии, тернии, тернии… ***ь! Когда уже звёзды?!
— Ты любишь небо?
— Да. Я люблю смотреть на звёзды. Только совершенно не знаю, как они называются…
— А зачем им наши имена?
Мы наполнили города светом, но потеряли звезды. Протянули километры проводов, но забыли, как протягивать руку. Научили свой голос преодолевать по ним тысячи миль, но разучились видеть глаза близких. Мегаполисы отдают запахом гниющей свободы, разлагаясь на тысячи дорог в никуда…
Я владею звездами, потому что до меня никто не догадался ими завладеть.
— Я никогда не отпущу звезду, которую поймала с таким трудом.
— Правильно, ни за что не отпускай, она будет светить только для тебя!
Он верил, что звёзды – это желания, и в один прекрасный день они сбудутся.
Каждый атом твоего тела произошел от взорвавшейся звезды. И, возможно, атомы твоей левой руки принадлежали другой звезде, не той, из которой атомы правой. Это самая поэтичная вещь, которую я знаю о физике: мы все сделаны из звездной пыли. Вас бы здесь не было, если бы звезды не взорвались, потому что химические элементы — углерод, азот, кислород, железо, все, что нужно для зарождения эволюции и для жизни, не были созданы в начале времен. Они были созданы в ядерных топках звезд, и, чтобы превратиться в ваши тела, звезды должны были взорваться. Так что забудьте про Иисуса. Звезды погибли, чтобы вы сегодня были здесь.
Я это состояние знаете как называю? Не с кем смотреть на звезды. Да-да, не спорьте! Вам есть с кем пойти в кино, в театр, в ресторан. Вам наверняка есть за кого выйти замуж. Но вам не с кем смотреть на звезды. Кто-то хорошо сказал, что мы все копаемся в грязи, но некоторые из нас смотрят на звезды. Вам не хватало этого «некоторого». И всегда будет не хватать.
Мы, люди, придумали телеграф и телефон и еще кучу всяких современных новинок, — что правда, то правда. А как посмотришь на звезды, сразу понимаешь, что в сущности мы только черви, жалкие черви, и ничего больше.
Это звёзды падают с неба
Окурками с верхних этажей.
— Как красиво! Какая звездная ночь!
— Я тебя с трудом вижу, думаешь, смогу звездочки на небе сосчитать?
— Тогда… что насчет луны?
— Она там.
— Получается… единственная звезда, которую ты можешь видеть — это луна.
— Луна не звезда.
— Светит в темноте и не звезда?
— Луна отражает свет других звезд. Настоящая звезда светит без чьей-либо помощи… в одиночку… Если бы луна была звездой, она светила бы, как солнце.
— Неважно, что луна не звезда, а просто отражает чужой свет… Вот солнце слишком расточительно светит. А луна — полезная штука, освещает дорогу в темноте.
— Ко Ми Нам, день называется ясным, потому что светит это «бесполезное» солнце.
— Дошло наконец.
— День будет сменять ночь… но солнце… навсегда останется настоящей звездой.
— Значит, я что-то вроде луны… купаюсь в лучах света такой звезды, как ты.
— Но у луны есть свои преимущества. Не важно, сколько звезд сияет на ночном небе… Я могу видеть только луну.
— Когда ты оставишь в покое прошлое?
— Посмотри на звёзды, Кларк. Некоторые из них погасли тысячи лет назад, но их свет только сейчас достиг нас. Прошлое всегда влияет на настоящее, я не могу этого изменить.
Настоящий художник должен рисовать на Пьяцца Навона!
Каждая форма имеет свой цвет, каждый цвет имеет форму.
В восемнадцать лет все хотят быть художниками.
Настоящий художник производит вещи, которые не нужны людям. Но он чувствует, что дать их людям — это его призвание.
Настоящие художники не обращают внимания на современников. Они выпендриваются перед вечностью.
Не каждый может стать великим художником, но великий художник может прийти откуда угодно.
Каждый акт творения — изначально — акт разрушения.
Только отложенное до завтра ты охотно оставишь умирать не сделанным.