Книга Над пропастью во ржи - цитаты и афоризмы (300 цитат) 😎 Афоризмов Нет

Над пропастью во ржи — известнейший роман американского производства. Оригинальный роман был издан далёком 1951 году.
Книга является бестселлером и переведена практически на все языки мира. Сюжет повествует о жизни 16-летнего парня, которые не согласен и выступает против американской действительности того времени. Книга была включена в рейтинг 100 лучших романов с 1923 года. Книга Над пропастью во ржи — цитаты и афоризмы собраны в данной подборке.

Если человек умер, его нельзя перестать любить, черт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?

Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Девушки. Боже мой, они могут свести тебя с ума. Они действительно могут.

Вообще я очень необразованный, но читаю много.

Когда настроение скверное, не все ли равно, что там за окошком.

Иногда на нее смотреть не хочется, видишь, что она дура дурой, но стоит ей сделать что-нибудь милое, я уже влюбляюсь.

Плохо то, что иногда всякие глупости доставляют удовольствие.

Если девушка приходит на свидание красивая — кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто!

Все расфуфырились — воскресенье!

Ты — единственное, из-за чего я торчу здесь.

В общем, они тут же влюбляются друг в друга, потому что оба помешаны на Чарлзе Диккенсе…

А люди всегда думают, что они видят тебя насквозь. Мне-то наплевать, хотя тоска берет, когда тебя поучают — веди себя как взрослый. Иногда я веду себя так, будто я куда старше своих лет, но этого-то люди не замечают. Вообще ни черта они не замечают.

А увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца — так сразу подумаешь: хорошо бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочется.

— Что ты делаешь?
— Не видишь — книгу читаю.
— Хорошая?
— Да, особенно эта фраза, которую я всё время читаю.

… все это ужасно религиозно и красиво, но где же тут религия и красота, черт меня дери, когда кучка актеров таскает распятия по сцене? … бедного Христа, наверно, стошнило бы, если б он посмотрел на эти маскарадные тряпки.

Я себе представил, как они сидят в каком-нибудь баре в своих пижонских клетчатых жилетках и критикуют спектакли, и книги, и женщин, а голоса у них такие усталые, снобистские. Сдохнуть можно от этих типов.

Я по глупости думал, что она довольно умная. Она ужасно много знала про театры, про пьесы, вообще про всякую литературу. Когда человек начинен такими знаниями, так не скоро сообразишь, глуп он или нет.

Действует на нервы, когда все орут: «Отклоняешься!» А вот я почему-то люблю, когда отклоняются от темы. Гораздо интереснее.

Когда я перебежал через дорогу, мне вдруг показалось, что я исчез. День был какой-то сумасшедший, жуткий холод, ни проблеска солнца, ничего, и казалось, стоит тебе пересечь дорогу, как ты сразу исчезнешь навек.

… надо дать человеку выговориться, раз он начал интересно рассказывать и увлекся. Очень люблю, когда человек с увлечением рассказывает. Это хорошо.

— С тобой случается, что вдруг все осточертевает? — спрашиваю. — Понимаешь, бывает с тобой так, что тебе кажется — все провалится к чертям, если ты чего-нибудь не сделаешь, бывает тебе страшно?

Если человек умер, его нельзя перестать любить, черт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?

Я сел в кресло, а он стал стричь свои паршивые ногти. — Может, ты их будешь стричь над столом? — говорю. — Стриги над столом, я не желаю ходить босиком по твоим гнусным ногтям. Но он все равно бросал их прямо на пол. Отвратительная привычка. Честное слово, противно.

Впрочем, это понятие относительное, кого можно считать занудой, а кого — нет.

Правда, она немножко слишком привязчива.

Я не глядя понял, что это Роберт Экли — он жил в соседней комнате. В нашем крыле на каждые две комнаты была общая душевая, и этот Экли врывался ко мне раз восемьдесят на дню. Кроме того он один из всего общежития не пошел на футбол. Он вообще никуда не ходил. Странный был тип. Он был старшеклассник и проучился в Пэнси уже четыре года, но все его называли только по фамилии — Экли. Даже его сосед по комнате, Херб Гейл, никогда не называл его «Боб» или хоть бы «Эк». Наверное, и жена будет звать его «Экли», если только он когда-нибудь женится.

— Не смей называть меня «детка»! Черт! Я тебе в отцы гожусь, дуралей! — Нет, не годишься!.. Во-первых, я бы тебя в свой дом на порог не пустил…

Проходя мимо площадки для игр, я остановился и посмотрел, как двое малышей качаются на доске. Один был толстяк, и я взялся рукой за тот конец, где сидел худенький, чтобы их уравновесить, но сразу понял, что я им мешаю, и отошел.

Считалось, что для Пэнси этот матч важней всего на свете. Матч был финальный, и, если бы наша школа проиграла, нам всем полагалось чуть ли не перевешаться с горя.

Чертовы деньги. Вечно из-за них расстраиваешься.

Не знаю, бывало с вами или нет, но ужасно трудно сидеть и ждать, пока человек, который о чем-то задумался, снова заговорит.

Настанет день, и тебе придется решать, куда идти. И сразу надо идти туда, куда ты решил. Немедленно. Ты не имеешь права терять ни минуты. Тебе этого нельзя.

— … Где ты? Кто с тобой?
— Никого. Я, моя персона и я сам.

Все матери немножко помешанные.

Он ненавидел, когда его обзывали кретином. Все кретины ненавидят, когда их называют кретинами.

Людей всегда разбирает желание спорить, когда у тебя нет никакого настроения.

Когда ты чем-нибудь очень расстроен, глотать очень трудно.

… тело женщины — скрипка надо быть прекрасным музыкантом, чтобы заставить его звучать.

Он из тех, кто думает, что его будут считать бабой, если он не сломает вам все сорок пальцев, когда жмет руку

Фу, до чего я это ненавижу!

В этих чертовых школах никому доверять нельзя.

Вечно люди тебе всё портят.

В том-то и беда: когда тебе скверно, ты даже думать не можешь.

И на самом деле я был совсем не в настроении. А без настроения ничего делать нельзя.

Если ты должен кому-то дать в морду и тебе этого хочется, надо бить.

Я сам себе придумываю правила поведения и тут же их нарушаю.

Бывают такие лысые, которые зачёсывают волосы сбоку, чтобы прикрыть лысину. А я бы лучше ходил лысый, чем так причёсываться.

Вообще, если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревет в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожженными сволочами.

Я им сказал, что отыщу их в Сиэтле, если туда попаду. Но вряд ли! То есть вряд ли я их стану искать.

Я ужасно обрадовался, что нашлось какое-то дело. Взял ее платье, повесил его в шкаф на плечики. Странное дело, но мне стало как-то грустно, когда я его вешал. Я себе представил, как она заходит в магазин и покупает платье и никто не подозревает, что она проститутка. Приказчик, наверно, подумал, что она просто обыкновенная девчонка, и все. Ужасно мне стало грустно, сам не знаю почему.

Сам Эрни-громадный негр, играет на рояле. Он ужасный сноб и не станет с тобой разговаривать, если ты не знаменитость и не важная шишка, но играет он здорово.

Я не умею как следует объяснить, но это так.

— А с кем у Стрэдлейтера свидание? — спросил он. Он всегда выспрашивает, с кем Стрэдлейтер водится, хотя он его ненавидит. — Не знаю. А тебе что? — Просто так. Не терплю эту сволочь. Вот уж не терплю! — А он тебя обожает! Сказал, что ты настоящий принц! — говорю. Я часто говорю кому-нибудь, что он — настоящий принц. Вообще я часто валяю дурака, мне тогда не так скучно.

По-моему, он сам уже не разбирается, хорошо он играет или нет. Но он тут ни при чем. Виноваты эти болваны, которые ему хлопают, — они кого угодно испортят, им только дай волю.

Когда играет актер, я почти не могу слушать. Все боюсь, что он сейчас начнет кривляться и вообще все делать напоказ.

Раздражительный такой тип, с ним и спорить неинтересно.

Когда ты преодолеешь всех этих мистеров Винсонов, ты начнешь все ближе и ближе подходить — разумеется, если захочешь, если будешь к этому стремиться, ждать этого, — подойдешь ближе к тем знаниям, которые станут очень, очень дороги твоему сердцу. И тогда ты обнаружишь, что ты не первый, в ком люди и их поведение вызывали растерянность, страх и даже отвращение. Ты поймешь, что не один ты так чувствуешь, и это тебя обрадует, поддержит.

Взаимная помощь — это прекрасно. И она не только в знаниях. Она в поэзии. Она в истории.

И нам он советовал всегда молиться Богу — беседовать с ним в любое время. — «Я, говорит, разговариваю с Христом по душам. Даже когда веду машину». Я чуть не сдох. Воображаю, как этот сукин сын переводит машину на первую скорость, а сам просит Христа послать ему побольше покойничков.

Нью-Йорк вообще страшный, когда ночью пусто и кто-то гогочет.

… ты говоришь, твоя планета — Сатурн, но это всего лишь Марс.

Я ненавижу актеров. Они ведут себя на сцене совершенно не похоже на людей.

И еще я вспомнил одну штуку. Один раз в кино Джейн сделала мне такое, что я просто обалдел. Шла кинохроника или еще что-то, и вдруг я почувствовал, что меня кто-то гладит по голове, оказалось — Джейн. Удивительно странно все-таки. Ведь она была еще маленькая, а обычно женщины гладят кого-нибудь по голове, когда им уже лет тридцать, и гладят они своего мужа или ребенка. Я иногда глажу свою сестренку по голове — редко, конечно. А тут она, сама еще маленькая, и вдруг гладит тебя по голове. И это у нее до того мило вышло, что я просто очумел.

Но вы бы слышали, что вытворяла толпа, когда он кончил. Вас бы, наверно, стошнило. С ума посходили. Совершенно как те идиоты, которые гогочут, как гиены, в самых несмешных местах. Клянусь богом, если б я играл на рояле или на сцене и нравился этим болванам, я бы считал это личным оскорблением. На черта мне их аплодисменты? Они всегда не тому хлопают, чему надо. Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там играл.

Если человек умеет писать, , то ему в Голливуде делать нечего.

А у меня никогда не было такой вещи, которую я бы пожалел, если б она пропала.

Наверно, я не выдержал бы, если бы пришлось идти на войну. Вообще не страшно, если бы тебя просто отправили куда-нибудь и там убили, но ведь надо торчать в армии Бог знает сколько времени. В этом все несчастье.

Всё дело в том, что трудно жить в одной комнате с человеком, если твои чемоданы настолько лучше, чем его, если у тебя по-настоящему отличные чемоданы, а у него нет.

И вовсе не надо ухаживать за девушкой, для того чтобы с ней подружиться.

Стоит только умереть, они тебя сразу же упрячут! Одна надежда, что, когда я умру, найдется умный человек и вышвырнет мое тело в реку, что ли. Куда угодно — только не на это треклятое кладбище. Еще будут приходить по воскресеньям, класть тебе цветы на живот. Вот тоже чушь собачья! На кой черт мертвецу цветы? Кому они нужны?

Когда солнце светит, еще не так плохо, но солнце-то светит, только когда ему вздумается.

Но вовсе и не нужно быть особенно противным, чтоб нагнать на человека тоску, — хороший человек тоже может вконец испортить настроение.

А Джейн была совсем другая. Придем с ней в какое-нибудь кино и сразу возьмемся за руки и не разнимаем рук, пока картина не кончится. И даже не думаем ни о чем, не шелохнемся. С Джейн я никогда не беспокоился, потеет у меня ладонь или нет. Просто с ней было хорошо. Удивительно хорошо.

Будь у человека хоть миллион лет в распоряжении, все равно ему не стереть всю похабщину со всех стен на свете. Невозможное дело.

Понимаете, девочки такие дуры, просто беда. Их как начнёшь целовать и всё такое, они сразу теряют голову.

Если она тебе столько позволяла, так ты, по крайней мере, не должен говорить про нее гадости!

Откуда человеку заранее знать, что он будет делать? Ничего нельзя знать заранее!

Любовь — это общение не только физическое, но и духовное.

И вообще, даже если ты все время спасал бы людям жизнь, откуда бы ты знал, ради чего ты это делаешь — ради того, чтобы н а с а м о м д е л е спасти жизнь человеку, или ради того, чтобы стать знаменитым адвокатом, чтобы тебя все хлопали по плечу и поздравляли, когда ты выиграешь этот треклятый процесс, — словом, как в кино, в дрянных фильмах. Как узнать, делаешь ты все это напоказ или по-настоящему, липа все это или не липа? Нипочем не узнать!

Вообще я часто откуда-нибудь уезжаю, но никогда не думаю ни про какое прощание. Я это ненавижу. Я не задумываюсь, грустно ли мне уезжать, неприятно ли. Но когда я расстаюсь с каким — нибудь местом, мне надо почувствовать, что я с ним действительно расстаюсь. А то становится ещё неприятнее.

Как не то? Конечно, то! Почему не то, черт побери? Вечно люди про все думают, что это не то.

Лучше бы некоторые вещи не менялись. Хорошо, если б их можно было поставить в застекленную витрину и не трогать.

Больше всего мне хотелось покончить с собой. Выскочить в окно. Я, наверно, и выскочил бы, если б я знал, что кто-нибудь сразу подоспеет и прикроет меня, как только я упаду. Не хотелось, чтобы какие-то любопытные идиоты смотрели, как я лежу весь в крови.

Вокруг были одни подонки. Честное слово, не вру.

Чаще всего ты сам не знаешь, что тебе интереснее, пока не начнешь рассказывать про неинтересное.

В Нью-Йорке за деньги все можно, это я знаю.

В общем, я рад, что изобрели атомную бомбу. Если когда-нибудь начнется война, я усядусь прямо на эту бомбу. Добровольно сяду, честное благородное слово!

Человек не должен брать на себя то, что полагается Богу.

— Видите, я держу руку у вас на спине. Так вот, если забываешь, что у тебя под рукой и где у твоей дамы ноги, руки и все вообще, значит, она здорово танцует!

Так что еще вопрос, кто зануда, кто — нет. Может быть, нечего слишком жалеть, если какая-нибудь хорошая девчонка выйдет замуж за нудного типа, — в общем, они довольно безобидные, а может быть, они втайне здорово умеют свистеть или еще что-нибудь. Кто ж его знает, не мне судить.

Но хотите знать, до чего я сумасшедший? Только мы обнялись покрепче, я ей вдруг говорю, что я ее люблю и все такое. Конечно, это было вранье, но соль в том, что я сам в ту минуту был уверен в этом. Нет, я ненормальный! Клянусь богом, я сумасшедший!

Плохо то, что если я целуюсь с девчонкой, я всегда думаю, что она умная. Никакого отношения одно к другому не имеет, а я все равно думаю.

… Скука была страшная. И делать было нечего, только пить и курить.

Больше всего я ненавижу ложиться спать, когда ничуть не устал.

Мне дарят подарки, а меня от этого только тоска берёт.

Вы бы видели, как они здоровались! Как будто двадцать лет не виделись. Можно было подумать, что их детьми купали в одной ванночке.

Господи, до чего я ненавижу эту привычку — вопить вдогонку «счастливого пути». У меня от этого настроение портится.

Должно было сто тысяч раз проходить, и всегда эскимос ловил рыбу и двух уже поймал, птицы всегда летели на юг, олени пили воду из ручья, и рога у них были все такие же красивые, а ноги такие же тоненькие, и эта индианка с голой грудью всегда ткала тот же самый ковер. Ничто не менялось. Менялся только ты сам. И не то чтобы ты сразу становился много старше.

Но ты менялся, и все. То на тебе было новое пальто. То ты шел в паре с кем-нибудь другим, потому что прежний твой товарищ был болен скарлатиной. А то другая учительница вместо мисс Эглетингер приводила класс в музей. Или ты утром слыхал, как отец с матерью ссорились в ванной. А может быть, ты увидел на улице лужу и по ней растеклись радужные пятна от бензина. Словом, ты уже чем-то стал не тот — я не умею как следует объяснить, чем именно. А может быть, и умею, но что-то не хочется.

Рядом со мной на скамейке кто-то забыл журнал, и я начал читать. Но от этой проклятой статьи мне стало во сто раз хуже. Там было про всякие гормоны. Описывалось, какой у вас должен быть вид, какие глаза, лицо, если у вас все гормоны в порядке, а у меня вид был как раз наоборот: у меня был точно такой вид, как у того типа, которого описывали в статье, у него все гормоны нарушены. Я стал ужасно беспокоиться, что с моими гормонами. А потом стал читать вторую статью — как заранее обнаружить, есть ли у тебя рак или нет. Там говорилось, что если во рту есть ранки, которые долго не заживают, значит ты, по всей вероятности, болен раком. А у меня на губе внутри была ранка уже недели две!!! Я и подумал — видно у меня начинается рак. Да, веселенький журнальчик, ничего не скажешь.

Когда с другими девчонками держишься за руки, у них рука как мертвая, или они все время вертят рукой, будто боятся, что иначе тебе надоест.

Когда мне захочется жениться, я, может быть, встречу какую-нибудь красивую глухонемую девушку.

Если ты достаточно углубишься в занятия, ты получишь представление о возможностях твоего разума. Что ему показано, а что — нет. И через какое-то время ты поймешь, какой образ мысли тебе подходит, а какой — нет. И это поможет тебе не затрачивать много времени на то, чтобы прилаживать к себе какой-нибудь образ мышления, который тебе совершенно не годится, не идет тебе. Ты узнаешь свою истинную меру и по ней будешь подбирать одежду своему уму.

Когда солнце светит, ещё не так плохо, но солнце-то светит, только когда ему вздумается.

Кстати, мой отец тоже когда-то был католиком. А потом, когда женился на моей маме, бросил это дело.

Пропасть, в которую ты летишь, — ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти.

Нет такого кабака на свете, где можно долго высидеть, если нельзя заказать спиртного и напиться. Или если с тобой нет девчонки, от которой ты по-настоящему балдеешь.

Некрасивым девушкам туго приходится. Мне их иногда до того жалко, что я даже смотреть на них не могу. Особенно когда они сидят с каким-нибудь шизиком, который рассказывает им про свой идиотский футбол.

Вы лучше тоже никому ничего не рассказывайте. А то расскажете про всех — и вам без них станет скучно.

— Понимаешь, что я хочу сказать: я знаю, что общение должно быть и физическое, и духовное, и красивое, — словом, всякое такое. Но ты пойми, не может так быть с каждой — со всеми девчонками, с которыми целуешься, — не может!

Наверно, я бы раньше сообразил, что она дура, если бы мы столько не целовались.

Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

Нельзя найти спокойное, тихое место — нет его на свете. Иногда подумаешь — а может, есть, но, пока ты туда доберешься, кто-нибудь прокрадется перед тобой и напишет похабщину прямо перед твоим носом. Проверьте сами. Мне иногда кажется — вот я умру, попаду на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут «Холден Колфилд», и год рождения и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину. Уверен, что так оно и будет.

По-моему, если тебе не нравится девушка, так нечего с ней валять дурака, а если она тебе нравится, так нравится и ее лицо, а тогда не станешь безобразничать и плевать в нее чем попало.

В нашей передней свой, особенный запах, нигде так не пахнет. Сам не знаю чем — не то едой, не то духами, — не разобрать, но сразу чувствуешь, что ты дома.

Ему обязательно нужно было знать, кто да кто идет. Честное слово, если б он потерпел кораблекрушение и какая-нибудь лодка пришла его спасать, он, наверно, потребовал бы, чтоб ему сказали, кто гребет на этой самой лодке, — иначе он и не полез бы в нее.

Забавная штука: достаточно наплести человеку что-нибудь непонятное, и он сделает так, как ты хочешь.

Иногда надоедает ездить в такси, даже подыматься на лифте надоедает. Вдруг хочется идти пешком, хоть и далеко, и высоко.

Человек он был утонченный, но пил как лошадь.

Нельзя выучить человека танцевать по-настоящему, это он только сам может.

Это самое лучшее в каруселях — музыка всегда одна и та же.

Не хочу внушать тебе, что только люди ученые, образованные могут внести ценный вклад в жизнь, — продолжал он. — Это не так. Но я утверждаю, что образованные и ученые люди при условии, что они вместе с тем люди талантливые, творческие — что, к сожалению, встречается редко, — эти люди оставляют после себя гораздо более ценное наследие, чем люди п р о с т о талантливые и творческие. Они стремятся выразить свою мысль как можно яснее, они упорно и настойчиво доводят свой замысел до конца. И что самое важное, в девяти случаях из десяти люди науки гораздо скромнее, чем люди неученые, хотя и мыслящие.

С матерями всегда так — им только рассказывай, какие у них великолепные сыновья.

«Изумительные». Ненавижу это слово! Ужасная пошлятина. Мутит, когда слышишь такие слова.

Я от женщин балдею. Честное слово. Нет, я вовсе не в том смысле, вовсе я не такой бабник, хотя я довольно-таки впечатлительный. Просто они мне нравятся. И вечно они ставят свои дурацкие сумки посреди прохода.

Сплошная липа. И учатся только для того, чтобы стать какими-нибудь пронырами, заработать на какой-нибудь «кадиллак», да еще вечно притворяются, что им очень важно, проиграет их футбольная команда или нет. А целые дни только и разговору что про выпивку. девочек и что такое секс, и у всякого своя компания, какая-нибудь гнусная мелкая шайка. Попробуй с кем-нибудь поговорить по-настоящему.

Так пахло, как будто на улице дождь (хотя дождя, может, и не было), а ты сидишь тут, и это единственное сухое и уютное место на свете.

Но самое лучшее в музее было то, что там всё оставалось на местах… Ничто не менялось. Менялся только ты сам. И не то чтобы ты сразу становился много старше. Дело не в этом. Но ты менялся, и всё.

А сами девчонки тоже хороши — только мешают, когда стараешься не позволять себе никаких глупостей, чтобы не испортить что-то по-настоящему хорошее.

Все эти смазливые ублюдки одинаковы. Причешутся, прилижутся и бросают тебя одного.

Вы понимаете, о чем я? Живет себе такой человек вроде старого Спенсера, из него уже песок сыплется, а он все еще приходит в восторг от какого-то одеяла.

Я решил сделать вот что: притвориться глухонемым.

Я со всеми тремя перетанцевал по очереди. Одна уродина, Лаверн, не так уж плохо танцевала, но вторая, Марти, — убийственно. С ней танцевать все равно что таскать по залу статую Свободы.

Если пойдут дети, мы их от всех спрячем.

— Что же он тебе сказал? — Ну… всякое. Что жизнь — это честная игра. И что надо играть по правилам. Он хорошо говорил. То есть ничего особенного он не сказал. Все насчет того же, что жизнь — это игра и всякое такое. Да вы сами знаете. — Но жизнь действительно игра, и играть надо по правилам. — Да, сэр. Знаю. Я все это знаю. Тоже сравнили! Хороша игра! Попадешь в ту партию, где классные игроки, — тогда ладно, куда ни шло, тут действительно игра. А если попасть на другую сторону, где одни мазилы, — какая уж тут игра? Ни черта похожего. Никакой игры не выйдет.

Умники не любят вести умные разговоры, они только сами любят разглагольствовать.

Вот в чем мое несчастье. В душе я, наверно, страшный распутник. Иногда я представляю себе ужасные гадости, и я мог бы даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже иногда кажется, что, может быть, это даже приятно, хоть и гадко.

Видно было, что он действительно хотел мне помочь. По-настоящему. Но мы с ним тянули в разные стороны — вот и всё.

Египтяне были древней расой кавказского происхождения, обитавшей в одной из северных областей Африки. Она, как известно, является самым большим материком в восточном полушарии.

У нее была удивительно милая улыбка. Очень милая. Люди ведь вообще не улыбаются или улыбаются как-то противно.

Странная штука: если взрослые спят открыв рот, у них вид противный, а у ребятишек — нисколько. С ребятишками все по-другому. Даже если у них слюнки текут во сне — и то на них смотреть не противно.

Первый раз в жизни она мне сказала «заткнись». Грубо, просто страшно. Страшно было слушать. Хуже, чем услышать площадную брань.

Мне легче было бы выкинуть человека из окошка или отрубить ему голову топором, чем ударить по лицу.

Чем дороже школа, тем в ней больше ворюг.

Когда настроения нет, все равно ничего не выйдет.

Христос мне, в общем, нравится, но вся остальная муть в Библии — не особенно.

Половина женатых людей — извращенцы и сами этого не подозревают.

«Чуткий»! Вот умора! В крышке от унитаза и то больше чуткости, чем в этом самом Эрнесте.

Лет им было под семьдесят, а то и больше. И все-таки они получали удовольствие от жизни, хоть одной ногой и стояли в могиле.

Глупо внушать новые мысли человеку, когда ему скоро стукнет сто лет.

Меня до смерти раздражает, когда кричат, что кофе готов, а его все нет.

В том-то и беда с вами, кретинами. Вы и поговорить по-человечески не можете. Кретина за столь миль видно: он даже поговорить не умеет.

Есть люди, которых нельзя обманывать, хоть они того и стоят.

Беда с этими умниками. Никогда не могут серьезно поговорить с человеком, если у них нет настроения.

Когда что-нибудь делаешь слишком хорошо, то, если не следить за собой, начинаешь выставляться напоказ. А тогда уже не может быть хорошо.

Я… машин не люблю. Понимаешь, мне неинтересно. Лучше бы я себе завёл лошадь, чёрт побери. В лошадях хоть есть что-то человеческое. С лошадью хоть поговорить можно…

Вся беда с девчонками в том, что, если им мальчик нравится, будь он хоть сто раз гадом, они непременно скажут, что у него комплекс неполноценности, а если им мальчик не нравится, будь он хоть самый славный малый на свете, с самым настоящим комплексом, они все равно скажут, что он задается. Даже с умными девчонками так бывает.